Удивительно, но при неподвижном образе жизни, который он вел, Виктор оставался человеком худощавым и здоровым. Разве что в его вечно уставшем взгляде застыла непробиваемая апатия. Окружающим могло бы показаться, что Виктор и не жил вовсе, его тело служило лишь инструментом чьей-то воли. Мало кто знал, что он действительно не был писателем — за всеми опубликованными работами всегда стоял я один.
Вот и сейчас я видел, как Виктор сидит в кабинете и мысленно призывает меня на помощь, одновременно проклиная моё имя. Мне, конечно, нравилось писать рассказы и читать отзывы поклонников, однако писательство было для меня лишь хобби. Когда я осознал себя как человеческое существо, меня сильно покоробила та ограниченность, которой люди страдают. Мне также не очень повезло с Виктором — его ограниченность была чрезмерной даже по человеческим меркам.
Всё же этот человек мог быть занимательным. В хорошем настроении я иногда весь день посвящал наблюдению за ним и его тривиальным бытом. Виктор, будучи человеком слабым и не способным даже на малейший проблеск защиты собственного достоинства, предпочитал не думать о моём существовании. Все силы он тратил на то, чтобы не отрицать меня, — ведь нет смысла отрицать того, кого и так нет! Естественно, его глупые попытки были тщетны.
Раз в неделю Виктор ходил беседовать к психотерапевту. Благодаря мне, его никогда не считали буйным психом. Мало ли, сколько людей на свете страдают раздвоением личности! Главное, что я вел себя прилично и не доставлял Виктору излишних хлопот. Напротив, я помог ему встать на ноги, ведь именно мои рассказы, моя работа кормила его. Первое время я страдал от мысли, что я — паразит в теле этого человека. Но потом я спрашивал себя: а не паразитирует ли он на мне?
Мало того, что Виктор был слаб, он ещё и ненавидел себя, пусть и не хотел признаваться в этом даже в мыслях. Виктор не хотел чувствовать своё ничтожество, а потому делал вид, что я олицетворяю его вдохновение, его скрытый потенциал. В интервью он рассказывал о всевидящем духе, обитающем за зеркалом в его кабинете. Чтобы написать новую вещь, говорил Виктор, он подходит к зеркалу и общается со мной, советуется по поводу новых сюжетов.
Правда была в том, что он попросту притворялся. Убеждая себя, будто я живу по ту сторону зеркала, Виктор хотел казаться себе нормальным и здоровым человеком, который терпит несправедливое унижение из-за навязанных ему встреч с психотерапевтом.
Виктор действительно мог часами сидеть перед зеркалом — чтобы изучить детали своего лица. Он всматривался в каждый волосок, каждую пору, словно искал изъян или подвох. Когда же он смотрел в свои глаза, то видел в них лишь страх человека, знающего, что он совершенно безумен и не в состоянии излечиться.
Виктор переживал самые болезненные минуты, когда понимал, что не может не думать обо мне. В издательстве ждали новые работы, деньги заканчивались, а он не мог заработать ни гроша, потому что никогда не был научен даже минимальным навыкам выживания. Он сдавался, закрывал глаза и ждал, пока его личность окажется заперта в теле, которым я овладевал.
Ощущения были приятными. Когда сознание лишено пяти основных чувств, оно также перестаёт воспринимать время как некий вектор с чёткой градацией. В этом состоянии время и другие величины, придуманные людьми для удобства, просто не осознаются, кажутся несуществующими. Когда же я обретал плоть и чувства, это можно было сравнить с плавным толчком поезда, который только тронулся.
В такие мгновения никто не мог узнать Виктора Кирина. Он работал за компьютером часами напролёт. Новую книгу я заканчивал в считаные недели. Затем уходил обратно в сознание Виктора, продолжая безмолвное наблюдение.
Иногда мне нравилось разыгрывать его — больше от скуки, нежели со злым умыслом. Он, например, смотрел в зеркало и переставал узнавать себя. Его растерянность казалась мне весьма забавной. Он находил фотографии, на которых был запечатлён, прикладывал их к зеркалу, сравнивал человека со снимка и человека в отражении и не мог найти ничего общего. Его страх и смятение всё возрастали, он силился сопоставить лица по отдельным чертам. Вот ему казалось, что скулы действительно одинаковы, что цвет глаз и форма совпадают, что линии бровей полностью идентичны. Но когда он понимал, что сложенные воедино черты лица всё равно не убеждали его в том, что лицо действительно принадлежит ему, он кричал в исступлённом ужасе. Он умолял меня прекратить морочить ему голову, и тогда я снисходительно прекращал игры с его сознанием.