— Это был твой отец сегодня утром? — заявляет он.
— Единственный и неповторимый Роберт Уиттон.
— Ты отнесла сумку внутрь. Ты вернулась в женское крыло?
Я бросила на него косой взгляд, все еще шаря внутри моей сумки.
— Да. Вернулась.
Боже, он так близко. Я чувствую его запах. Чувствую тепло, исходящее от его тела. Он возвышается надо мной, покрытый чернилами воинственный бог; похоже, он пытается решить, хочет ли ударить меня или поцеловать. Его верхняя губа приподнимается, взгляд холодных глаз отворачивается, чтобы безразлично скользнуть по лицам учеников, которые проходят мимо нас.
— Я думал, что ты будешь под присмотром во избежание суицида, — говорит он.
Мои руки все еще в сумке. То ехидное замечание, которое он сделал вчера по поводу того, что я могу выброситься из окна, заставило меня почувствовать себя физически больной. А теперь это? Он заслуживает гораздо худшего, чем испепеляющий взгляд, которым я его одариваю. Мне следует пнуть этого ублюдка по яйцам или что-то в этом роде.
— Иди в задницу, Пакс.
Быстрая усмешка мелькает на его лице. Он отталкивается от стены, к которой прислонился, и встает так, чтобы оказаться прямо позади меня, его грудь касается моей спины. Опираясь одной рукой о стену над моей головой, его дыхание шевелит мои волосы, когда парень шепчет мне на ухо:
— Тебе бы это понравилось.
Факт. В его голосе не было вопроса.
— Хватит. Ты совершенно ясно выразился вчера в обеденном зале. — Раскаленная добела дрожь пробегает от подошв моих ног до макушки головы. Я пытаюсь оттолкнуться и проскользнуть мимо него, но парень слишком быстр. Он кладет другую руку на стену, на этот раз ниже, прямо у моего бедра. Я заперта в клетке его рук и ничего не могу с этим поделать.
— Разве?
Боже, как я могу все еще жаждать его близости после того, как он так дерьмово поступил со мной вчера? Как могу все еще так отчаянно нуждаться в нем, когда тот заставил меня почувствовать себя такой никчемной? Его присутствие притягивает. Если нахожусь в пределах полутора метров от парня, я не могу не попасть на его орбиту. А сейчас я гораздо, гораздо ближе к нему. Его грудь — не единственное, что соприкасается с моим телом. Теперь я чувствую, как его член прижимается к моей заднице, набухая у моих ягодиц, и неожиданная волна ярости прокатывается по мне.
— Остановись, Пакс. Просто… Ух! — Я кружусь внутри клетки его рук. — Прекрати.
Он смертельно серьезен, когда говорит:
— Я ничего не делаю.
— Делаешь! Ты точно знаешь, что делаешь, и это несправедливо. Просто… отвали, ладно?
Пребывание с ним в Бунт-Хаусе на днях помогло. Он отвлек меня от всех ядовитых воспоминаний, которые я загоняла вглубь, вытесняя из головы. Но это работает только тогда, когда он не вспоминает о том, что произошло. Если рядом с ним я чувствую себя еще хуже, тогда в чем, черт возьми, смысл?
Он хмыкает мне на ухо, и вибрация воздуха, выходящего из его легких, проходящего через голосовые связки, проникает через его грудь в мою. Я вибрирую вместе с ним. Ненавижу себя за то, что это заставляет меня чувствовать.
— Я хочу, чтобы ты снова пришла в наш дом. Сегодня вечером, — говорит он мне.
Его голос — это рука в кожаной перчатке, сжимающая мое горло. Я не могу дышать рядом с ним, но его давление, ощущение его на моей коже… это сводит меня с ума. Закрываю глаза, наконец, вытаскивая скрепленное задание из сумки. Потом быстро бросаю его в кабинку доктора Киллимана, чтобы Пакс не увидел, как сильно я дрожу.
— Я не собираюсь этого делать.
— Ты хочешь, — мурлычет он.
Его член становится тверже; я чувствую это через свои шорты. Я не могу думать. Плохо вижу. И больше не смогу держаться прямо.
— Я… не хочу. — Мои прошептанные слова никого не обманывают. Они слабы. Я слаба. Боже, это пытка. Вокруг нас я чувствую настороженные взгляды наших одноклассников, следящих за тем, что происходит в нише. Мы почти скрыты от основного потока движения по коридору, но «почти» сильно отличается от «полностью». Люди смотрят. К концу дня об этой маленькой стычке узнает вся академия.