Порнография, подумал я, так выглядит порнопродукция. Женщина смотрит в камеру, роль которой играют сейчас мои глаза, и работает только на нее, старается для объектива или для чьих-то глаз. Разница лишь в том, что на лице у Джун застыло выражение отрешенной, почти благоговейной серьезности, какого не бывает у порнодив. Их лицам специально с помощью косметики придают чуть ли не карикатурное, глупое и непристойное выражение. Интересно, почему я об этом вспомнил?
Руки пришлось подсунуть под себя. Сесть на них. Я не прикоснусь к себе. Продержусь.
Теперь уже не только средний, но целых три пальца исчезли у нее внутри — лишь большой и мизинец оставались снаружи. Джун подняла ноги, широко развела их в стороны, откинула голову назад, уперевшись затылком в спинку кресла, и не сводила с меня слегка прищуренных глаз. Движения ее стали быстрее, рука, гладившая груди, теперь время от времени тоже опускалась вниз, лаская то бедра с внутренней стороны, то живот, но потом снова возвращалась к грудям.
Я спрятал руки под ягодицы, но жесткая дисциплина оказалась напрасной, потому что с ее предпоследним возгласом, более всего походившим на крик ликования, мое напряжение достигло апогея, и я забрызгал все вокруг.
Неудивительно, если бы я испытал неловкость или раздражение от того, что испортил кресло, или посмеялся над своим глупым желанием во что бы то ни стало держать себя в руках, но ничего подобного не произошло. Просто из глаз потекла вдруг соленая жидкость, попадая мне на язык. Прислушиваясь к музыке, которая играла у нее в наушниках, я продолжал сидеть на своих стиснутых руках и боролся с желанием сомкнуть веки. Не хотел пропустить последней сладкой дрожи, которая пробежит по ее телу.
Глаза Джун были широко открыты и смотрели на меня. Наконец ее руки и все тело успокоились: она лежала, раскинув ноги и тихо вздыхая. Она сняла наушники и положила их рядом с собой. Когда я встал, чтобы выключить музыку, Джун спросила:
— Ты плачешь?
Я молча кивнул.
После того как мы навели порядок и приняли ванну, решив не одеваться, Джун, по-прежнему обнаженная, принялась бродить по квартире с бокалом вина и пепельницей в одной руке и сигаретой — в другой.
— В самом деле у тебя очень красиво, — крикнула она из спальни, и я услышал, как звякнул, ударившись о пепельницу, бокал. — Да ты художник!
— Нет, — пробормотал я так тихо, что Джун не могла услышать.
Внезапно она появилась в дверях.
— Как тебе вообще удается ходить после того, как ты несколько месяцев просидела в инвалидной коляске? Мышцы быстро атрофируются.
— Я каждое утро их тренировала. Наклоны, упражнения на растяжку и все такое. В ванной.
Джун приблизилась к письменному столу, поставила на него пепельницу и бокал, села на мой стул и сказала:
— Барри, все, что я писала о своих чувствах, правда. Я просто схожу с ума от мысли, что мы не можем быть вместе.
— Стоит только захотеть.
— Я нужна ему. Это мой долг.
— Ты ничего ему не должна. Абсолютно. Разве что пару раз стукнуть его ниже пояса, если, конечно, он — мужчина. Или шестнадцать часов лупить по щекам.
— Не стоит говорить об этом. Ты ничего не понимаешь.
— Понимаю. Просто я иного мнения.
— Давай прекратим.
Она держала в руках фотографию Шейри.
— Это твоя любовь?
— Да.
Джун долго разглядывала ее лицо.
— Оказывается, я все-таки ревную.
Я ничего не сказал. Она знает, что Шейри мертва. К тому же у нее нет никакого права ревновать, раз она собирается жить со своим увечным танцором.
— Знаю, — вздохнула она. — Ни повода, ни права, ни надежды. И во всем виновата я сама.
Я сидел на диване и наблюдал, как она рассматривает поверхность стола, нехотя отпил глоток вина. Джун положила фотографию на письменный стол лицом вниз.
— Ты ведь не презирал меня? — спросила она. — Когда я это делала? Не презирал, правда? Ты хотел меня.
— Да.
— И было здорово. Мне не нужно… Мне не нужен никто, кто стал бы насмехаться надо мной. Теперь я это осознала — благодаря тебе.
Потом мы лежали в постели, держась за руки. Я чувствовал страшную усталость.
— Спи, — ласково произнесла Джун, — спокойной ночи. Посмотрим, что нам еще готовит эта ночь.
Прижавшись к ее спине, я пошутил:
— Надеюсь, что не буду храпеть. Я ведь не знаю, храплю во сне или нет.
— Храпи. Тебе все можно.
Утром я услышал, как за окном ворковали голуби, а в ванной лилась вода. Ночь прошла без всяких сюрпризов.