- Я думаю, не должны, - согласился с ней Иешуа, - ведь ни бога, ни идеала, никто никогда не видел. У каждого народа представление о них создается по-своему.
- Тем не менее, - возразил Ирод, - все имена богов идут от египтян, как доказал Геродот.
- Действительно, так пишет Геродот об именах, - снова согласился Иешуа, - но он также пишет, что ранее в Ойкумене поклонялись безымянному, неведомому богу.
- Безымянным богам, - поправил я, - у Геродота там стоит множественное число.
- Как и в моисеевой книге Бытие, - добавила Иродиада, - там сказано «элохим», что на латынь переводится как «боги».
Иешуа пожал плечами:
- Что такое единственное и множественное число, если речь идет о боге? Вот, например, огонь: мы можем зажечь много огней, но природа огня останется единой. Также природа божества была и остается единой, не зависящей от имен.
- Для меня, простой провинциалки, это слишком сложно, - Иродиада улыбнулась, - а правда ли, что ты говорил, будто когда мужчина смотрит на женщину с желанием, то это уже прелюбодеяние?
- Нет, я говорил, если один человек смотрит на другого с желанием обладать им, как вещью, то это – грех.
- Вот как? – удивилась Юстина, - значит, если я покупаю раба, то поступаю дурно?
- Дорогая, а не ты ли цитировала мне письмо Сенеки, требуя, чтобы домашние рабы обедали с нами за одним столом?
- Да, но, тем не менее, эти рабы были куплены, как вещи, не правда ли?
- Видимо, не совсем, - возразил я, - ведь тебе не приходило в голову потребовать, чтобы вместе с нами за столом сидели быки и лошади?
- Вы говорите о предмете, который мне совсем не известен, - перебил Ирод, - можно ли мне узнать, что было в письме этого Сенеки?
- Там было о том, что домовладелец должен относиться к рабам, как к младшим членам семьи, - сказала Юстина, - и приводился довод: во времена тирании Суллы, как известно, многие рабы доносили на хозяев. Но не было случая, чтобы раб донес на такого хозяина, в доме которого было принято рабам сидеть за одним столом с хозяйской семьей.
- Может быть, это разумно для Рима, - заметила Иродиада, - но в наших краях все иначе. Здесь если раба посадить за стол с хозяевами, то завтра он захочет сидеть во главе стола. Запад есть запад, восток есть восток.
- А по-моему, люди везде люди, - возразила Юстина, - по крайней мере, наши рабы, хотя и обедают с нами, но остаются вполне почтительны.
- Маленький Рим, - прокомментировал Ирод, - твое поместье как кусочек Рима на этой земле, потому в нем могут действовать римские порядки.
- Римские порядки должны быть во всей империи, - твердо сказал я, - будь то запад, восток, север или юг. И очень хорошо, что ты, Антипа, напомнил мне об этом. Я понял, что должен предпринять некоторые действия в этом направлении.
- Какие именно? - поинтересовалась Иродиада.
- Водопровод. Нормальный римский акведук в Иерусалиме.
8
… Из трех легионов, несших службу в этих краях, я выбрал не самый прославленный VI «Феррата» и не самый дисциплинированный X «Фретенсис», а самый расхлябанный XII «Фульмината». Вителлий, опытный наместник Сирии, к которому я обратился с запросом об укреплении иерусалимского гарнизона, удивился такому выбору, но удовлетворил запрос: раздолбаев из «Фульмината» он был готов дать для любой задачи, лишь бы они не бездельничали и не позорили армию.
Коротким маршем легион преодолел расстояние от лагеря в Рафанеях до Иерусалима и обрушился на священный город внезапно, как молния, в честь которой был назван. До этого дня понтифики синедриона ошибочно считали центуриона Марция Германика эталоном римского хамства. Старший центурион «Фульмината», Квинт Сестий избавил их от этого заблуждения, едва вступив на храмовую гору. Если Марций обычно разговаривал с «гражданским контингентом» грубо, то Квинт обычно не разговаривал с ним совсем.
Получив приказ реквизировать храмовую кассу и водрузить императорские сигнумы на стенах, он просто сделал это. Храмовая гора была оцеплена легионерами безо всяких объяснений, если не считать объяснениями удары тупым концом копья, которые они щедро раздавали непонятливым туземцам. Декурионы распределили своих людей вдоль фасада и к стенам начали приколачиваться тяжелые щиты со знаками императора. Сам центурион Квинт вступил в храм сквозь пролом в главных воротах, образовавшихся после первого же слаженного удара щитами (вступать в переговоры по поводу открытия ворот обычным путем, он считал ниже достоинства римского офицера). Дальше началась реквизиция кассы. Где она находится, центурион не спрашивал (это он тоже считал ниже своего достоинства). Кассой были объявлены все золотые и серебряные предметы, в какой бы части храма они не находились. В результате, кроме восьми окованных сундуков с собственно кассой, легионеры выволокли из храма два десятка мешков с утварью.
Лишь в финале Квинт Сестий изволил обратиться к застывшим в шоке понтификам:
- Еще золото или серебро - где?
Первосвященники Анна и Каиафа, скрипя зубами, положили на землю свои кошельки.
- Да не у вас, а там! – центурион ткнул пальцем в сторону храма.
- Там больше нет ни золота не серебра, римлянин, - с трудом сдерживая возмущение, ответил Анна, - твои люди все разграбили.
- Реквизировали, - поправил Квинт, погрозив понтифику толстым корявым пальцем.
Легионеры погрузили сундуки и мешки на подводы и построились в колонну. Перед тем, как отдать команду «марш», центурион еще раз снизошел до понтификов:
- Если какой-нибудь грязный скот тронет это, - он показал пальцем на прибитые к стене храма императорские сигнумы, - я с вас обоих сдеру шкуры и распялю на воротах.
Через час после снятия оцепления, Каиафа уже заявился в преторию с жалобой мне на бесчинства центуриона Квинта. Одновременно с этим, Анна сочинял жалобу в Рим, на меня. Именно такого развития событий и следовало ожидать, поэтому, не дожидаясь официального рапорта жлобов из «Фульмината», я составил пространную депешу в Рим о начатых работах по строительству акведука. Я специально подчеркнул: средства на строительство собраны без введения каких-либо дополнительных налогов, что обеспечит популярность проекта среди местного населения. Между прочим, я указал, и на то, что не считаю возможным отказывать простым солдатам, желающим выразить свое почтение к цезарю Тиберию привычным и принятым в Риме способом. Поэтому мною было дано разрешение установить на храмовой горе императорские сигнумы. Я написал также о некоторых волнениях, которые в связи со всем этим произошли среди нелояльной части местного плебса. Волнения, как я отметил, были незначительны, так что подавлены быстро и без ущерба для города.
Этот прием в римской политической игре и называлось «схватить завтрашнюю кошку за сегодняшний хвост». Я был уверен, что через несколько дней храмовая верхушка устроит бунт. Я был уверен, что у меня хватит сил его подавить. Наконец - и это главное - я был уверен, что Цезарь Тиберий прочтет только первое сообщение о бунте, а все последующие бросит на пол со словами «не новость, уже знаю».