– Оля! Оля-а-а!!
Она, уже открывшая водительскую дверь, удивленно обернулась. Он приближался к ней как будто сквозь слои тех лет, пока медленно становились ясны ее короткая стрижка – она прежде такой не носила – отсутствие косметики (это было немного странно – она всегда любила изящно и со вкусом накраситься), и, наконец, ее карие, с легкой серебристой дымкой, глаза, расширявшиеся все больше и больше:
А… а… Арсений!?Это действительно ты? – глупо и хрипло спросил он.Я… – она вертела в пальцах ключи от машины, тускло стучавшие пластиковым брелком, – Ты… прости… я как-то совсем не ожидала, скузи… Как ты здесь? Почему? Ты…Я в турпоездке… Заработал, ну и вот решил…А-а-а… понятно. З-з-знаешь, я спешу очень, мне надо успеть встретить дочку. Она тут на компьютерные курсы записалась…Он смотрел на нее и силился понять, почему и сейчас, и в этот невероятный миг они говорят о какой-то ерунде, но… он себя остановил. Дочка? Дочка…
А… прости, я не знал. Я вообще ничего не знал… Господи, Олечка, ты живая!Живая, живая, куда я денусь. Ни рай, ни ад не принимает. Знаешь, если хочешь, мы можем туда съездить вместе. Ты… вы где остановились?Тут, рядом, отель Лацио… я ужинать шел… а тут ты, – не совсем точно сказал он.А, знаю я этот клоповник.Ну, почему же клоповник, очень даже ничего, и обслуга хорошая.Ах, прости, это я с Ланцио спутала.Тут из темного переулка раздался громкий и высокий женский голос: «Олия!...», и дальше что-то по-итальянски. Та обернулась и помахала рукой, что-то прокричала в ответ и несколько раз ткнула пальцем в тонкие наручные часы.
Ей Богу, Арсений, мне надо мчаться. Франческа волноваться будет.Франческа?Ну-у-у… да, так когда-то Серджио захотел. Слушай, может мы завтра с тобой где-нибудь пресечемся?Такое знакомое ее «пересечемся», всегда завершавшееся полуулыбкой прозвучало тут, в пяти минутах езды от Колизея, как-то совсем фантастично, как если бы в заснеженной тайге вы услышали ночью крик павлина. И этот Серджио…
Олечка… Оля, прости, я ведь тут всего третий день, совсем ничего не знаю. А завтра мы уже уезжаем.И куда?В Сиену. Потом – Падуя, Венеция…Ох, здорово, всегда в Венецию хотела смотаться – не сложилось. Слушай, давай так – ты садись в машину, заберем мою девчонку, а потом я тебя в отель подброшу, лады?Ага… – совсем растеряно промямлил он, и уже хотел сесть рядом с ней, но она быстро сказала:Нет-нет, садись сзади, она любит рядом со мной. Не поймет, обидится.Ладно, хорошо… – он уселся куда было велено, стукнувшись по пути головой о крышу.Он не запоминал дороги, как это делал бы любой нормальный автомобилист. Арсений с рулем не дружил. Он утратил на время зрение, и слух заменил сейчас все органы чувств:
Из Германии ее увез Серджио. Он занимался всем понемногу – поставками запчастей, каким-то текстилем, даже в кино что-то делал, но главный его доход был от сети борделей, раскиданных по всем Апеннинам. Оля, влюбившаяся в него до корней волос, с того первого мгновения, как в их мюнхенском офисе засверкал его роскошный костюм, узнала это только через месяц их пребывания в Риме, и уже будучи беременной. Только это, как она потом поняла, и спасло ее от судьбы всех предыдущих женщин Серджио. Вообще-то, в Италии, говорила она, быть беременной и незамужней очень непросто. И все девять месяцев, и первый год, они жили с Франческой на маленькой вилле у Серджио, недалеко от Тиволи, но потом он сказал: «Баста!». Снял ей на год в Риме квартирку, положил на счет не Бог весть какую сумму и помахал ей рукой из окна последней модели Феррари.
Первую неделю Оля тихо умирала посреди белых неизвестных стен, с неизвестным пейзажем за окном, пока крик голодной Франчески не поднял ее с поролонового матраса. Итальянского она почти не знала, российского гражданства у нее не было, да и местного, в сущности, тоже. В консульство идти было бессмысленно. Все, что она хорошо помнила, это виа де ла Росса, где как-то притормозил Серджио, чтобы переговорить с одним из тутошних сутенеров.