Но ночь не задалась. Он включил телевизор с программами, установленными вкривь и вкось, однако смотреть не смог. Плавный треск итальянской речи и до боли незнакомые лица ввергали его в состояние плохо объяснимой немоты. Плюс к тому, в каждом мужском лице ему грезился Серджио. Так и подмывало швырнуть бутылкой в экран. Но другой, лучшей частью своей души он, удивительным образом, ощущал, что настоящей, полноценной злости на этого подонка у него нет. Почему? Он не мог сказать. Может потому, что… своя вина была сильнее. И еще потому, что – это ОНА сделала свой выбор, а Серджио только прихватил ее по пути, как прихватил бы любую другую. Ну просто он был такой. Он просто не понял бы, почему то, что он сделал, во все времена называлось предательством. А ты? Ты, дорогой и самолюбимый Арсений? Разве ты не совершил того же самого? Просто Серджио это сделал, а ты НЕ СДЕЛАЛ. Ты это наломал своими собственными опущенными руками, своей парящей в эмпиреях невнятностью, своей зоологической привязанностью к тому, что «было», своим нежеланием слышать ЕЕ, ее боль и тихую муку. Она любила тебя, идиот! Просто поразительно, что столько лет она тебя не бросала. Он стоял у окна и смотрел на статую Христа, который тянул руки куда-то вниз, как будто был готов хоть сейчас взять в ладони всех, кто стоял внизу, хоть сейчас подхватить и поднять из темной глубины их всех: Арсения, Ольгу, Серджио, Франческу, Валерию, Лоренцо и еще, еще кого-то… – Арсений никак не мог разглядеть это лицо, казавшееся таким знакомым, сквозь подушку и маленький свет ночника. Надо только его выключить, и все станет однородным, мягко-темным, и на этом фоне можно нарисовать все, что угодно. Но лицо так и не прорисовалось. Оно уплыло с улыбкой в какое-то крошево сна, сказав что-то вроде: «Чуть подожди…».
Автобус мчался по прямой. Все серпантины были давно позади и Лоренцо, сверкая голым черепом, что-то напевал, иногда пристукивая по рулю. Две зеленые полосы итальянского пейзажа омывали глаза пассажиров, давно уже не замечавших ни прекрасных замков, ни акведуков, ни сахарных, будто нарисованных, городков, где тоже кто-то жил, как-то ссорился, о чем-то любил, за что-то работал. Они уже въехали в Тоскану и казалось, что воздух полыхает всеми оттенками Кьянти. Мерседесовский мотор легко и гордо вознес их на вершину холма, и Арсений, растирая затекшую пятую точку, вывалился со своими попутчиками под пористую тень оливкового сада.
Значит так, дорогие мои – мы здесь до конца дня. Водить вас будет Даниэлла. Она местная, сиенка, так что не удивляйтесь ее патриотическим взрывам. Она несколько лет практиковала русский в Питере, так что проблем с пониманием у вас не будет.А куда мы потом? Отель где-то тут?Так, так, слушайте! Отель не здесь, он внизу, в пригороде – так что слезная просьба – не опаздывайте. Ровно в половине восьмого я вас жду у автобуса. Даниэлла вас отпустит около шести, так что у вас останется время и на шоппинг, и на ресторанчик. Только не ходите в те, что вокруг Пьяцца Кампо, там все жутко пафосно, дорого и не всегда вкусно. Поищите подальше, в переулках – там есть вполне демократичные траттории.Даниэлла оказалась миловидной женщиной лет тридцати, с низким голосом, почти контральто, и с какими-то, как показалось Арсению, немного не итальянскими глазами. Хотя потом он понял, что дело не в глазах, а в манере смотреть: когда она рассказывала, то никогда не смотрела на то, о чем говорила – будь то храм, фонтан или статуя. Она только показывала туда рукой, а глаза ее были обращены обязательно к кому-нибудь из слушателей. И взгляд этот был не настойчивый, сверлящий или тяжелый, а как будто… словно бы просящий, хотя и неясно о чем. Черные как гематит глаза отливали легкой поволокой цвета той самой сиены. Может просто с детства она впитала корневую краску этой земли. И… может Арсению всего лишь так показалось, но она вроде бы, чаще чем на прочих, останавливала взгляд на нем… но он, еще мучимый видениями прошедшего дня и ночи, списал это на свою извечно-эгоистичную фантазию, и мысленно, с раздражением отмахнулся…
Уже к концу экскурсии их окатил ливень и они ринулись под зонтики окружавших площадь кафе, тесня посетителей и раздраженных официантов. Даниэлла только очень просила их не расходиться, потому что хотела показать еще один симпатичный магазин, где можно было купить настоящую, не поддельную Кьянти Классико. «У кого, конечно, денег хватит», улыбнулась она.