— Пятихатка, — заявил Дед, а после, видя моё недоумение, махнул рукой. — Пять империалов.
Я поразился иронии судьбы. Ровно столько пообещали бандитам за мою голову. Теперь их деньги купят мне новую жизнь.
— Пойдет, — максимально равнодушно согласился я.
Дед повел меня через небольшой дворик к массивной пристройке, напоминавшей вход в погреб. Им, она, собственно и являлась.
Тяжелая деревянная дверь была окована железом, как у банковского хранилища. Навстречу пахнуло сухим, чуть затхлым воздухом.
— Спускайся, — усмехнулся Дед, заметив мою заминку. — Козьма не кусается… если его не злить.
Я даже подумал, что это какая-то ловушка. Меня запустят внутрь, а после дверь захлопнут за спиной. Однако Дед без особых сомнений нырнул в проход первым, и я пошел за ним.
Мы спустились по крутым ступеням в подвальное помещение, которое оказалось неожиданно светлым и сухим. Вдоль стен тянулись стеллажи с аккуратно разложенными папками и коробками, а на потолке висело несколько магических светильников, дававших ровный, почти дневной свет.
В углу гудел странный агрегат, похожий на печь, но источавший не тепло, а сухость — он явно поддерживал нужный микроклимат для хранения бумаг.
В центре помещения стоял большой стол, заваленный различными документами, образцами печатей и свитками.
За ним восседал тощий, нервный человек с въедливым взглядом и непонятной привычкой постоянно облизывать губы.
На нем были надеты странные очки с множеством выдвижных линз и увеличительных стекол, которые можно было опускать перед глазами при необходимости. Такие я видел в столице у часовщиков или ювелиров.
— Козьма, оформи нового, — бросил Дед и, не дожидаясь ответа, направился к выходу.
— Минутку, — писарь поднял палец, не отрываясь от какого-то документа, над которым работал. Его рука двигалась по бумаге с поразительной точностью, выводя замысловатые завитушки каллиграфическим почерком.
Дед, как мне показалось, немного поморщился от такой бесцеремонности, но возражать не стал — видимо, специалист ценился высоко.
— Поднимайся, когда закончишь, — буркнул Дед и вышел, оставив меня наедине с писарем.
Когда дверь закрылась, писарь наконец поднял взгляд от своей работы. Он отодвинул документ, над которым трудился, и достал из ящика стола новый бланк, поразительно похожий на официальный имперский паспорт.
— Итак, — сказал он, внимательно изучая меня. — Как тебя звать будем?
Я задумался перед торжественным моментом получения нового имени. Однако, оказывается вопрос риторическим.
— У нас есть хороший выбор имен, — продолжил писарь, постукивая пером по столу. — Могу предложить Егор Соколов, Василий Зорин, Платон Горев, Степан Хмурый или Данила Ключевский. Все надежные, проверенные личности с историей.
— А кто все эти люди? — удивился я.
Писарь посмотрел на меня, как на ненормального.
— Меньше знаешь, крепче спишь, — сообщил он. — Ничего противозаконного на них нет, биографии чистые.
Я сделал вид, что выбираю наугад, однако одно имя приглянулось мне сразу своей близостью к водной стихии.
— Пусть будет Данила Ключевский, — произнес я. — Звучит надежно.
Писарь на мгновение прищурился, словно моя реакция подтвердила какие-то его догадки.
— Хороший выбор, — кивнул он. — Тебе подходит. Встань у той стены.
Я внимательно осмотрелся, пока он готовил бланк. На стеллаже у дальней стены заметил странное устройство с медной трубкой и стеклянным резервуаром, наполненным слабо мерцающей жидкостью — что-то вроде примитивного фотографического аппарата.
Рядом с ним располагался внушительный ящик с множеством выдвижных отделений, в которых, судя по всему, хранились различные печати и штампы.
Но больше всего меня заинтересовал небольшой круглый предмет на отдельной подставке. Он был изготовлен из какого-то темного металла с синеватым отливом и украшен замысловатыми символами, в которых я с удивлением узнал древние водные руны. Это явно был магический артефакт, причем довольно сильный.
Я встал у белой стены, на которой была начерчена линия на полу. Писарь направил на меня свой странный аппарат.
— Не двигайся, — скомандовал он и нажал на какой-то рычаг.
Вспыхнул яркий свет, на мгновение ослепив меня. Когда я проморгался, писарь уже колдовал над небольшой стеклянной пластинкой, которую извлек из аппарата. Он погрузил ее в какую-то жидкость, и на моих глазах на пластинке проявилось мое изображение.