Я не ответил, вместо этого закрыл глаза и направил энергию в камень. Сначала тонкую струйку, проверяя отклик. Топаз откликнулся сразу, жадно впитывая магию, словно губка. Хороший знак. Я увеличил поток. Камень запел. Тихий звон, похожий на тот, что издаёт хрустальный бокал, если провести мокрым пальцем по краю.
«Память воды», заклинание не слишком сложное. Но здесь оно было в особом состоянии. Запечатанном. Камню казалось, если так вообще можно сказать о камне, что сейчас он падает в воду. И он охотно отдавал мне всё, что «увидел» за последний вечер.
Мир вокруг начал расплываться. Будуар Аглаи, запах духов и кофе, бархат кушетки под рукой. Всё отдалялось, словно я погружался под воду. Глубже, глубже, пока не осталось ничего, кроме темноты.
Моё сознание провалилось в записанные воспоминания.
Первым ощущением была полная дезориентация.
Мир покачивается, я вижу его с непривычной высоты. Это взгляд с уровня женской груди, и всё движется в такт шагам.
Звуки поначалу доносились приглушённо, словно через слой воды или ваты. Но постепенно становились чётче. Общий гул голосов разделился на отдельные разговоры. Звон посуды распался на стук вилок о фарфор, звяканье бокалов, шорох салфеток. Затем проявилась музыка, струнный квартет играл что-то ненавязчивое, так что даже мелодию было запомнить сложно.
Пётр Вяземский сидел напротив, и через восприятие Аглаи я видел его таким, каким видит женщина, зарабатывающая на мужских слабостях.
Вода очень хорошо впитывает эмоции.
Его румяное лицо блестело от пота и волнения, закрученные усики подрагивали, когда он смеялся собственным шуткам. На мизинце поблескивал родовой перстень с рубином, о котором он уже трижды упомянул за вечер.
— Вы просто восхитительны в этом платье, Аглая! — Вяземский наклонился через стол, и я почувствовал через записанные эмоции, как Аглаю бесит запах его одеколона. — Этот топаз! Все дамы просто умирали от зависти!
Видение качнулось, когда Аглая кокетливо опустила глаза, изображая смущение. Я увидел белоснежную скатерть, приборы из серебра, бокал с остатками шампанского.
— Вы преувеличиваете, Пётр, — послышался голос Аглаи, профессионально-игривый. — Хотя графиня Воронцова действительно смотрела так, будто готова была сорвать камень прямо с моей шеи.
Вяземский засмеялся, громко и глуповато.
За столом сидело человек двадцать. Мужчины в смокингах и фраках, с белоснежными манишками, накрахмаленными до хруста. Женщины в вечерних платьях с декольте, демонстрирующими не столько грудь, сколько драгоценности. Бриллианты, изумруды, жемчуг, целые состояния на шеях и в ушах.
Разговоры текли вяло. Обсуждали предстоящую регату, кто выставляет яхту, у кого больше шансов. Новую постановку в опере. Там поёт бездарная примадонна, но муж у неё служит в городской управе. Потом пошли сплетни о том, чью супругу или любовницу видели с очередным поручиком.
Гвардейский полк, размещённый в Синеозерске видимо был для здешних мужчин сущим наказанием.
— Господа, дамы, — раздался голос, перекрывший вдруг всю болтовню. — Прошу вас, продолжайте веселиться. А я вынужден покинуть ваше общество ради приватной беседы.
Барон Мергель был не похож на свои фотографии в газетах. Там он выглядел как жирная, расплывшаяся жаба. Всё меняли глаза. Острый, оценивающий взгляд, который я встречал у совершенно определённой категории людей. Такие всех вокруг считают пешками в своей игре.
«Данила!» — заголосила Капля. — «Дядька злой! Тот что убил Пелагею!»
«Это не он, малышка. Его внук или правнук».
Действительно, прибавь Николаю килограммов тридцать веса и наряди его во фрак, получится в точности современный барон Мергель.
Всё таки приказчик-убийца унаследовал титул своего работодателя.
Мергель поднялся.
Он сделал жест, удивительно изящный для такой туши. Плавное движение руки, приглашающее и повелевающее одновременно.
Двое мужчин поднялись следом.
Валентин Лазурин, мой дорогой родственничек, укравший наследство Аквилонов. Крепкий, широкоплечий, типичное телосложение мага-силовика. Но в движениях чувствовалась нервозность, глаза бегали, никогда не смотрели прямо. Несмотря на габариты, он сутулился, словно старался занять меньше места.
Второй, Пётр Вяземский, приятель Лазурина и поклонник Аглаи. Я знал его по светской хронике. Профиль как с римской монеты. Держится уверенно, даже слегка высокомерно. Плечи расправлены, подбородок приподнят. Он из тех, кого называют «золотой молодёжью», надежда рода, никогда не знавший нужды.