— Правда? — Громов оживился. — И как успехи?
— Боюсь, неутешительные. Но я хотел бы обсудить некоторые детали…
— Василий Петрович, — вмешался швейцар. — Лариса Андреевна строго-настрого велела…
— Знаю-знаю, — адвокат махнул рукой. — Но это же по делу. Проходите, молодой человек. Матвей, проводите господина Ключевского в гостиную, я сейчас подойду.
Швейцар скривился так, словно проглотил лимон целиком, но возражать хозяину не посмел. Провел меня через вестибюль, где мрамор соседствовал с бронзой, а бронза с позолотой.
— Подождите здесь, — буркнул он, оставив меня в гостиной.
Я огляделся. Восточные ковры устилали паркет. Мебель красного дерева блестела лаком, на стенах висели картины в тяжелых рамах, в основном пейзажи и натюрморты.
У окна красовался рояль, на котором, судя по слою пыли на крышке, давно не играли. Над камином висел портрет седовласого господина в мундире с орденами, внешностью смутно напоминавшего Громова.
Дверь распахнулась, и в гостиную ворвался вихрь из шелка и духов. Лариса Громова, в отличие от мужа, оказалась именно такой, какой я ее и представлял — эффектная блондинка лет тридцати с пышными формами и кукольным личиком. Платье с глубоким декольте цвета морской волны подчеркивало все, что можно и нельзя подчеркивать в приличном обществе. Драгоценности на ней сверкали как новогодняя елка — серьги, колье, браслеты, кольца.
«Блестяшки!» — мысленно ахнула Капля. — «Много-много! Красиво! Можно потрогать?»
«Даже не думай.»
«Капа только посмотрит! Глазками — смотри-смотри!»
— Василий! — начала она с порога. — Почему ты не предупредил меня что придешь не один…
Тут она заметила меня и осеклась. Глаза, удивительно светлые, почти бесцветные, скользнули по моей фигуре с быстротой опытного оценщика. Потом губы растянулись в улыбке, которая мгновенно сбросила ей лет пять.
— О! А вы, должно быть, ныряльщик?
За ней в комнату проскользнула девушка лет пятнадцати в розовом платье с рюшами. Дочь унаследовала красоту матери, но в ее голубых глазах уже читался холодный расчет.
— Мама, зачем ты позволяешь всяким… — начала она, но мать жестом велела ей замолчать.
— Анечка, не груби гостю! Садитесь, господин…?
— Ключевский. Данила Ключевский.
— Какая интересная фамилия! — Лариса опустилась на диван с грацией, словно отработанной годами практики. — Вы не родственник тех Ключевских, что владели заводами в Туле?
— Боюсь, что нет.
— Ах, жаль! — она картинно вздохнула, отчего декольте совершило волнующее движение. — Но вы все равно производите впечатление человека из хорошей семьи. Эти плечи… Вы занимаетесь греблей? Или, может быть, фехтованием?
В комнату вошел Громов, уже без портфеля и в домашнем пиджаке.
— Прошу прощения за задержку. Лариса, дорогая, господин Ключевский был сегодня в бухте.
— Правда? — она подалась вперед, демонстрируя еще больше, чем следовало бы. — И что же?
— К сожалению, медальона я не нашел. Обследовал значительную часть дна…
Превращение было мгновенным. Улыбка исчезла, глаза сузились, кокетливая поза сменилась напряженной.
— Как это — не нашли⁈ Не может быть! Он там! Должен быть там!
— Возможно, если вы уточните место…
— Я же говорила — в центре бухты!
— Но, Ларочка, — робко вставил муж, — ты обычно просишь держаться ближе к берегу. После того случая, когда лодка перевернулась…
— Василий! — рявкнула она.
Повисла неловкая пауза. Дочь с интересом наблюдала за родителями, словно за театральным представлением.
— Так где именно вы потеряли медальон? — повторил я вопрос. — Это поможет сузить район поисков.
— Я же сказала — в центре! — Лариса нервно теребила жемчужную нить на шее.
— Хорошо. А вы катались одни?
— Конечно, одна! — выпалила она.
Громов кашлянул в кулак.
— Дорогая, но ты никогда не катаешься одна. Ты всегда берешь с собой горничную, Глашу или Матрену…
— Ах да! — Лариса хлопнула себя по лбу с такой силой, что браслеты зазвенели. — Конечно, Глаша была со мной! Как я могла забыть!
— Глаша уехала к больной матери еще позавчера, — невинно заметила дочь, не отрываясь от разглядывания своих ногтей. — Ты сама ее отпустила, мамочка.
— Тогда… тогда это была Матрена! Точно, Матрена!
— Матрена в тот день стирала, — продолжала дочь тем же невинным тоном. — Я помню, потому что она испортила мою любимую блузку.
Лицо Ларисы начало приобретать интересный оттенок — что-то среднее между свекольным и пунцовым.