Когда хунны достаточно втянутся в мешок и расстроят свои ряды, твои воины, Кюль-Сэнгир, ударят на них с боков и постараются охватить их и сзади. Твои ухуаньцы, Гюйлухой, станут во второй линии наших войск. А во все стороны ты вышлешь дозорных. Если они заметят идущую на нас вторую часть войска хуннов, то ты оторвешься от наших главных сил, постараешься внезапно напасть на этих хуннов и задержать их до тех пор, пока мы не заставим Тудаменгу отступить, хотя бы на время. Тогда мы поможем тебе. Если вторая часть войска хуннов не появится, ты в решительный момент поможешь Кюль-Сэнгиру окружить и уничтожить главные силы Тудаменгу… И да помогут вам духи предков!
Войско хуннов быстрой рысью двигалось по степи. Лес копий щетинился над головами всадников на низеньких косматых конях. Далеко впереди, на холмах, черными пятнышками маячили передовые разъезды. В центре войска, окруженный телохранителями в шлемах и пластинчатых панцирях, покачивался в седле Тудаменгу. Седоватые усы старейшины свисали по обеим сторонам квадратного подбородка. Карие с желтизной, как у дикой кошки, глаза зорко следили за степью. Среди полководцев Чжи-чжи Тудаменгу считался едва ли не лучшим. Судьба связала его с новым каганом еще во времена правления Ойхана. Когда положение Узун-Дугая — неудачливого претендента на хуннский престол — пошатнулось, его вельможи стали перебегать в лагерь Ойхана. Но Тудаменгу сохранил верность слову. После кровопролитной битвы, в которой войска союзников Дугая потерпели сокрушительный разгром, а князя обезглавили, Тудаменгу ушел на север и снова начал собирать силы для борьбы с Ойханом. Тогда-то в его лагере и появился шаман Абохай.
— Князь Чжи-чжи не одобряет действий брата, — говорил шаман, — Узун-Дугай был достоин занять престол каганов. Чжи-чжи хочет наказать братоубийцу — Ойхана. Все, кто любит справедливость, идут сейчас под боевые значки Чжи-чжи. А такой прославленный полководец, как ты, почтенный Тудаменгу, конечно, по праву займет самое почетное место в его шатре!
И Тудаменгу привел к шатру Чжи-чжи остатки дугаевых войск, усилив и без того достаточно могущественного восточного чжуки-князя.
В то время как обрывки этих картин прошлого проносились в седой голове старого вельможи, желтоватые глаза его продолжали зорко скользить по степи и гребням холмов. И вот он увидел, как от черных пятнышек разъездов стали отделяться едва заметные точки, двигавшиеся по направлению к войску. Вскоре они выросли, и теперь можно было разглядеть фигурки всадников, мчавшихся во весь опор. Мелькнула мысль: «Враг близко…» Старейшина придержал коня.
— Позвать начальников отрядов! — приказал он телохранителям.
И военачальники собрались: старые и молодые, стройные и коренастые. Глаза их горели храбростью хищников и жаждой добычи. Старый Тудаменгу любил этот блеск в глазах своих воинов.
— Скоро начнется бой, — обратился старейшина к собравшимся, — помните, что мы должны завлечь противника в засаду. После первой же схватки сделайте вид, что вы ошеломлены ударом, поворачивайте коней и уходите в степь… И да поможет вам счастливая звезда непобедимого Чжи-чжи-кагана!
Войско перевалило через холм. И глазам хуннов открылась обширная равнина, на которой вдали вытянулось несколькими длинными линиями войско кыргызов. Тревожный холодок тронул сердца хуннских всадников. Наверное, тот самый, что шевельнулся в этот миг в душе Бандыра, Гюйлухоя и молодых кыргызских воинов. Руки напряглись, сжимая оружие, сузились зоркие глаза. Стрелы легли на тугие основы луков.
Хунны взяли копья наперевес и, оглашая степь раскатами боевых возгласов, помчались вниз на равнину навстречу кыргызам.
Вот стали видны застывшие суровые лица воинов Алт-бега. Запели первые стрелы. Рухнул на всем скаку на землю раненый хуннский конь, подмяв под себя седока. Второй хунн, пораженный стрелой в живот, с гримасой мучения скорчился в седле.
Юношу кыргыза стрела поразила в горло. Лицо его покрылось мертвенной синевой, на губах показалась кровь. Судорожно сжав стрелу руками, он повалился навзничь на круп коня…
Воины сошлись вплотную. Над головами взвились мечи и клевцы. Лязг железа, ржание коней, проклятия сражающихся, стоны раненых. Но вот Тудаменгу, вертевшийся на коне среди своих телохранителей в задних рядах войска, взмахнул рукой. Надрывно завыли рога, и хунны, повернув коней, помчались назад, к холмам, поворачиваясь в седлах, чтобы послать на скаку пернатую стрелу. Но, к удивлению Тудаменгу, кыргызы не бросились преследовать врага. Подобрав раненых, они отодвинулись и вновь остановились, как-будто ожидая чего-то.
— Повторить натиск! — решил Тудаменгу. — Надо узнать, что надумали военачальники Алт-бега.
И снова всадники на косматых конях, разгоряченные боем, опьяненные кровью, понеслись навстречу кыргызам. Тудаменгу видел с холма, как под натиском хуннской конницы дрогнул центр войска Алт-бега, как за ним начали отодвигаться назад и оба крыла. Отступление тюльбарийцев не было похоже на стремительное бегство, когда хотят заманить противника в западню. В действиях кыргызов чувствовалась какая-то нерешительность. Казалось, они не хотят оставить равнину без боя, но боятся перейти в наступление. Мелькнула мысль: «Все племена кыргызов сбиты хуннами со своих мест. Неудивительно, если после этого страх сковал сердца воинов Алт-бега! А страх перед противником — верный залог поражения».
И Тудаменгу воскликнул:
— Эй, гонцы! Скачите к отрядам, и пусть усилят натиск.
Бой затягивался. Тудаменгу с неудовольствием видел, что отступавшие тюльбарийцы сохраняют стройность своих рядов, тогда как преследующие их хунны расстроили ряды. Он видел, что, тесня центр кыргызов, хунны оставили с обоих боков от себя значительные массы вражеской конницы.
В сердце старейшины закралась тревога: «Ведь если кыргызы опомнятся, они ударами с крыльев сомнут потерявших строй хуннских всадников! Надо смять их, рассеять по степи, уничтожить немедленно!».
И Тудаменгу решил довершить разгром тюльбарийцев силами окружавшего его отборного отряда телохранителей. Вновь завыли рога, заухали боевые бубны. Припав к шеям коней, сверкая на солнце броней, телохранители кинулись в сражение. В первой шеренге мчался, размахивая мечом, сам Тудаменгу. Мгновение — и бронированная масса телохранителей влилась в ряды сражающихся. Под сокрушительным натиском дрогнул центр войска кыргызов. Но тут же Тудаменгу услышал, как с обеих сторон от него раздался торжествующий клич врагов, и воины обоих крыльев хуннского войска, смятые внезапным ударом, заметались по степи. «Так вот где ловушка!»
— Назад! — истошным голосом заорал Тудаменгу. Но раньше, чем рога донесли его приказ до слуха всадников, из-за обоих крыльев Алт-беговой дружины вырвались конные массы ухуаньцев, до этой минуты не принимавшие участия в бою, и понеслись наперерез отступающим хуннам. Бой разгорелся с новой силой. Кыргызов вдохновляла копившаяся веками ненависть против угнетателей; хунны бились с храбростью отчаяния. Но перевес был явно на стороне тюльбарийцев. Справа к Тудаменгу пробивался на могучем коне рябой ухуанец с огромной булавой, от одного удара которой всадники замертво валились с коней. Навстречу ему кинулся богатырь телохранитель с боевым топором в руках. Противники закружились один возле другого, нанося и отражая удары. Но вот ухуанец со всего размаху опустил булаву на шлем телохранителя. Шлем сплющился, как блин, а хунн вывалился из седла, зацепившись ногой за стремя, и конь поволок его по полю.
Тут к ухуаньцу внезапно рванулся другой телохранитель. Ухуанец не ждал нападения с этой стороны и получил от меча противника глубокую рану в бок. Но затем его загородили от взгляда Тудаменгу трое динлинов…
Алакету было ясно, что положение хуннов безнадежно, но он видел и то, как отчаянно они сражаются. Он подумал: «Уничтожение хуннского войска будет стоить многих жизней… Мы ослабим себя и можем потерпеть поражение от второй части дружины Тудаменгу».