Никто из них не разделил ночное бдение. Фахима пыталась, но она была не так молода, как когда-то, и у Сайиды не хватило духу разбудить ее, когда она заснула.
Зевок наконец победил все усилия Сайиды — достаточно широкий, чтобы вывихнуть челюсть и достаточно длинный, чтобы на миг дать впечатление блаженного сна. Когда Сайида открыла глаза, она встретила взгляд Марджаны.
Ифрита сидела, скрестив ноги, по ту сторону ложа Хасана, и выглядела, как юный житель Дамаска — стройный и безбородый евнух, так и не смирившийся со своим положением. Впечатление было пугающим. Быть может, оно создавалось магией; быть может, это просто была Марджана в мужских одеждах.
— У него лихорадка, — сказала она о Хасане.
Сайида устало кивнула:
— Я всю ночь просидела над ним. Я полагаю, ему сейчас немного получше.
Марджана провела легкой рукой по спинке ребенка. Сайида проглотила мимолетное возражение. Хасан не пошевелился, не проснулся. Кажется, его сморщенное личико слегка разгладилось.
— Я не могу лечить болезни, — сказала Марджана. — Это все так тонко. Все эти мириады крошечных демонов… — Она сделала паузу; казалось, она почувствовала непонимание Сайиды. Потом пожала плечами.
— Не имеет значения. Ранее ему было хуже; я почувствовала это. Сейчас он выздоравливает.
Сайида едва не упала. Раньше она только надеялась на выздоровление. Узнать точно — этого было слишком много сразу.
Сильная рука Марджаны поддержала ее. Сайида оперлась на нее, благодарная за это. Чуть погодя она выпрямилась и вздохнула:
— Это глупо. Но я была так испугана. Я так люблю его; а он был так близок к уходу из этого мира.
— Это не глупо, — возразила Марджана. — Ничуть не глупо, Сайида.
Что-то в ее голосе заставило Сайиду умолкнуть и посмотреть на нее. Марджана была иной. Не мягче, нет. Пожалуй, яростнее. Яростнее по-женски.
Она больше не выглядела, как евнух, даже в тюрбане и с кинжалами на поясе. Она оперлась подбородком на кулаки и уставилась на струи фонтана.
— Почему, — требовательно спросила она, — ну почему Аллах заставляет нас полюбить только то, что мы можем потерять?
Сайида моргнула. Она была слишком усталой, чтобы обдумывать смысл этого вопроса. Она могла только сказать:
— Мы любим потому, что знаем, что можем потерять это; и в этом мы видим волю Аллаха.
— Это не ответ. Это хождение по кругу.
— Прости, — вздохнула Сайида. — Я не могу думать. Я очень хочу спать.
— Так поспи. Я присмотрю за ребенком.
— Нет, — отказалась Сайида, хотя ей очень хотелось принять этот дар. — Говори со мной. Что тревожит тебя? Это тот франк?
Марджана обнажила острые белые зубы:
— Неужели меня можно разглядеть насквозь?
— Я не знаю. Может быть, и нет. Я заметила, как ты смотрела на него в тот день, когда Исхак привел его на обед. Маймун хотел разбить всю посуду, которая тогда была на столе, и купить новую. Матушка отговорила его от этого.
Марджана фыркнула. Это был почти смех.
— Что бы сказал Маймун, если бы знал все о том, кто такой этот франк?
— То, что он сын короля? Исхак сказал мне это. Я не удивилась. Для неверного он выглядит благородно.
— Он несколько больше, чем это, — сказала Марджана. — Ты не заметила, какой он белый, и это здесь, где солнце обжигает каждого дочерна?
Сайида пришла в замешательство, но все же ответила:
— Да. Я заметила. Я удивилась, как ему это удается. Оставаться совершенно бледным. Как…
Марджана со спокойным лицом ждала, когда же Сайида поймет то, что ясно и слепому. Какая белая кожа была у франка. Наконец понимание пробилось сквозь путаницу мыслей Сайиды.
— Так он…
— Его имя означает «огонь», — сказала Марджана сухо и неестественно спокойно. — Он один из двух. Два таких лица существуют в мире; представь это. Другой — маг и король. Этот — маг и рыцарь: мы сказали бы — эмир. Для нашего племени он очень молод. Но он считает себя старым и довольно мудрым. Он знает, что красив. Он считает, что… я… — У нее едва не перехватывало дыхание. Но она взяла себя в руки. — Он считает, что и я красива. Он не желает только плотской любви со мной. Он сказал, что не знает меня. А если он узнает меня… — Глаза Марджаны закрылись, сжатые в кулаки руки бессильно повисли. — О Аллах! Если он узнает меня, он возненавидит меня безо всякой надежды на добрые чувства.
— Если ты ему нравишься, — возразила Сайида, — и если он будет знать тебя так, как знаю я, то не возненавидит. Он сам не может быть не запятнан кровью, если он такой воитель, каким кажется.
Марджана засмеялась. Ее смех внушал ужас — он был легким, сладким и совершенно лишенным надежды.