Она двигалась медленно, не раз останавливаясь, чтобы вспомнить, где находится. Сумрак изменил все. Там, где она запомнила розовые кусты, рос жасмин, а гранатовое дерево, затенявшее тропу, исчезло.
Она нашла его пенек, споткнувшись о него. Она остановилась. Это было глупо. Ей следовало вернуться обратно, на свое место. Она не была уверена, что хочет его. Что, если он не хочет ее?
Так будь он проклят. Теперь она увереннее знала путь. Вокруг розового куста, за фонтан, а там уже были видны очертания дома, белый отблеск — перила галереи. Окрашенное железо. Говорят, что колдуны и народец ночи не могут коснуться его: оно обжигает их, как огонь.
Те, кто так говорит, ничего не знали об этом колдуне, с глазами хищника и любовью к доброй стали.
Она не могла стать прежней девчонкой-сорванцом, но все еще, могла вскарабкаться по решетке, особенно в восточных штанах. Решетка застонала под ее весом, но выдержала. Джоанна ухватилась за перила и повисла, переводя дыхание. Вопль муэдзина едва не заставил ее разжать руки.
Все было спокойно. Юные дядюшки и кузены, жившие здесь, еще не отправились по спальням: медлили за трапезой, молились совместно в доме или в мечети, многие из них собирались после этого отправиться в город в поисках ночных удовольствий.
Джоанна подтянулась и навалилась на перила, и едва не упала. Один из айдановских сорвиголов смотрел на нее: полуфранк Райхан, делавший суровое лицо только для чужаков. Он протянул руку. Она взяла ее и позволила ему вытянуть себя на галерею. После этого он сразу отпустил ее.
Он знал. Они все знали. И у нее не было настроения притворяться, что все хранится в тайне.
— Он здесь? — спросила она.
Райхан покачал головой:
— Нет еще, госпожа.
Ее сердце замерло.
— Он… еще…
— О нет, госпожа! — быстро и заботливо поправился Райхан. — Он вернулся несколько часов назад. Он на ужине.
Конечно. Где еще он может быть?
Райхан стоял на страже один, и он был рад хоть чьему-то обществу. Джоанна оставила его на посту у двери и осторожно вошла внутрь. Там горела лампа, освещая комнату, которая могла принадлежать кому угодно, маленькую и голую. Матрац был раскатан, поверх него валялось покрывало, в стороне лежала одежда. Айдан приводил в изумление и отчаяние весь гарем, поскольку был высок, и ему нужна была новая одежда, пошитая отнюдь не из простых тканей. Кузины любили подсмеиваться над его ростом и гадать вслух, все ли у него такой необычайной длины.
Джоанна опустилась на матрац. Устав сидеть, она прилегла. Трепет в ее душе уменьшился. Страх вновь задел ее краем крыла: она боялась ассасинов, боялась, что ее обнаружат здесь, боялась погони, которая, несомненно, настигнет ее. Айдан должен был обнаружить ее здесь первым и защитить ее. Если она не сказала ему еще. Если…
Ей надо поспать. Она закрыла глаза на миг, а когда открыла, он уже был здесь, сидел на коленях и смотрел на нее. На его лице не было никакого выражения.
Затем он улыбнулся, и Джоанна больше не смогла сопротивляться. Она кинулась к нему, обняла его, приникла к нему, словно собираясь выпить его досуха.
Даже ему время от времени нужно было дышать; а она была смертной.
Когда она отшатнулась от него, то обнаружила, что сидит у него на коленях, а он смеется от счастья. Она сама улыбалась, хотя ей хотелось ударить его. Потому что…
Нет. Она не должна думать об этом. Думай о нем; о свете его глаз, делающем их такими странными; о теплоте его тела, о силе его рук, о его счастье — она здесь, убежала, свободна. Она видела, насколько сильна была радость: его одежды были легкими, пояс потерялся во время их объятий, и складки шелка не скрывали ничего существенного.
— Я собирался прийти к тебе, — сказал Айдан, — если бы ты не пришла ко мне первой.
Джоанна едва слышала его.
— Мне надо возвращаться. Они будут искать меня.
— Не сейчас.
Она устремила на него взгляд.
— Да, — с улыбкой ответил он, как будто она спросила вслух. — Я добавил сюда штрих-другой. Ты решила спать в саду, где прохладно и тихо. Твоя служанка присматривает за тобой.