Она готова была бежать назад, хотя бы чтобы проведать Хасана. Она даже уже приподнялась, когда Маймун отворил дверь.
Он не выглядел так, как выглядел в последний раз, когда приходил к ней. На этот раз он был спокойнее, и даже покорнее.
Она опустилась на матрац. Он стоял, прислонившись спиной к двери, и смотрел куда угодно, только не на нее.
— Маймун, — сказала она, неожиданно робко.
— Сайида, — отозвался он. Он покусал губу, пытаясь справиться с волнением. — Ты действительно в порядке?
— Действительно.
— Ты была — действительно — там, где ты сказала?
— Действительно. Мы были где-то в Персии, я думаю. В пустыне. Там росла смоковница, но птицы склевали все плоды.
— Тебе там понравилось.
Она не смогла отрицать это.
— Я не пытался опозорить тебя, — сказал он. — Я хотел, чтобы ты жила в чести. Как госпожа.
— Я знаю, — ответила она.
— Это только… это… это создание…
— Ее нелегко полюбить, — промолвила Сайида. — совсем нелегко. Я думаю, надо знать ее с детства.
— Она хорошо заботилась о тебе.
Он пытался как-то обойти острые углы. Сайида оказала ему всю помощь, какую могла.
— Это так. Она верна своим друзьям. И она любит Хасана.
— Я… вижу это. Она выглядит почти человеком, когда смотрит на него.
— Она очень старается. Для нее было нелегко быть ассасином. У нее были трудное время, но она завоевала свободу.
Маймун не был готов говорить об этом. Он потянул себя за бороду, снова смутился, и словно думал, не убежать ли ему прочь.
Сайида решила проявить хитрость. Она скользнула к нему прежде, чем он успел пошевелиться, и плотно прижалась к нему.
— Я соскучилась по тебе, Маймун.
Он что-то пробормотал. Сначала он стоял, не зная, куда девать руки, но она обнимала его. Потом он крепко обхватил ее и похлопал по спине.
Сайида плакала. Она даже не заметила этого сначала. Начав, она уже не могла остановиться. Она пыталась. Маймун ненавидел слезы; от них он чувствовал себя отчаянно неуютно.
— Прости, — пыталась выговорить она. — Я не хотела…
— Я тоже соскучился по тебе.
Она откинула голову. Его борода была влажной. Она провела по ней рукой.
— Значит, ты не разведешься со мной?
— Разве я должен?
— Я не сделала ничего бесчестного.
— Тогда почему я должен хотеть отослать тебя прочь?
Она пожала плечами.
— Ты мог не поверить мне.
— Ты знаешь, что из этого получается.
— Я хочу быть хорошей женой, — сказала она. — Я попытаюсь слушаться тебя.
— Я попытаюсь приказывать тебе то, чему ты сможешь повиноваться.
— Ты можешь, — медленно выговорила она, — приказать мне поцеловать тебя.
Он залился багровым румянцем. Но засмеялся, изумив ее.
— Ну что ж, я приказываю. Поцелуй меня.
Она с радостью повиновалась. Он с радостью приказал ей снова.
И он даже не пил вина. Посреди поцелуя Сайида откинулась назад, чтобы вдохнуть воздуха.
— Следовало бы убегать почаще, — сказала она, — хотя бы ради возвращения домой.
Ее волосы расплелись, и его пальцы запутались в них. На миг они напряглись до боли.
— Что, если я прикажу тебе не убегать?
— Я попытаюсь быть послушной.
— Но может статься, ты не сможешь. — Он учился. Это было трудно; ему это не нравилось. Но все же он пытался. Она уважала… нет, больше — она любила его за это.
Она поцеловала его еще раз, с жаром, от которого у него закружилась голова.
— Ты мой муж. Даже когда я была в гневе, я никогда не хотела принадлежать никому другому. Я счастлива, что мой отец выдал меня за тебя. Я счастлива, что ты дал мне Хасана. Я счастлива быть здесь, с тобой, быть твоей женой.
Он не ответил на это, только обнял ее еще крепче, но она почувствовала прилив счастья. Он только на вид был бесстрастным, ее Маймун.
Завтрашний день может оказаться не столь радостным. Им обоим было надо слишком многое простить, и Марджана была здесь, как напоминание. Маймун, будучи человеком и мужчиной, с трудом мог изменять своим привычкам. Сайида, будучи Сайидой, наверняка сделает что-нибудь, что еще усугубит это положение.
Но сейчас ее это не заботило. У них была ночь. Завтрашний день сам о себе позаботится.
Часть VI. Алеппо
36
Айдан выпал из «ничто»; голова кружилась, перед глазами все плыло. Когда это делала Марджана, это казалось так просто: как будто пройти через завесу воздуха. Но эта завеса была бесконечна, и у того, кто проходил через нее, был шанс раствориться полностью. Она высасывала волю; она затмевала в сознании картину — видение места, из которого он вышел, и места, куда он должен был попасть, а без этого невозможно было обуздать тьму.