А Сибилла, дующаяся в кругу своих льстецов на то, что ее новый поклонник оставил ее и прогуливается с наставником ее брата, была орудием Господа для продолжения династии.
— Пути Господни неисповедимы, — сказал Айдан. — Я понимаю, что вы нашли кандидата в мужья леди.
Архидиакон отшатнулся, потом успокоился.
— Ах да, конечно. Вы только что прибыли с Запада. Наш посланник был на вашем корабле?
— На том, что пришел сразу после нас: и он выглядел весьма радостным. Не то, чтобы он проболтался, — пояснил Айдан, — но слухи всегда возникают неизвестно откуда. И он их не опровергал.
Архидиакон слегка пожал плечами:
— Что может сделать посланник?
— Солгать, — ответил Айдан.
Собеседник улыбнулся. Неожиданно эта улыбка сделала его моложе.
— Теперь нет сомнений: вы действительно принц.
— А вы не были в этом уверены?
— Есть принцы, — сказал этот словоохотливый служитель церкви, — и есть принцы. Вы хорошо показали себя.
Айдан поклонился с ироническим выражением лица.
— Вы мне льстите.
— Я воздаю вам должное. — Архидиакон помолчал. Его голос слегка изменился. — Поскольку вы знаете так много и обладаете столь ясным разумом, я прошу у вас снисхождения к леди. Она молода; она была воспитана, осмелюсь сказать, без должной мудрости. Она…
— У нее ясный ум и сильная воля, но нет особой склонности к обдумыванию своих поступков. — Айдан улыбнулся архидиакону, который из чувства приличия не мог ответить иначе, чем принять оскорбленный вид. — У меня была лошадь, похожая на нее. Ей позволяли бегать всюду свободно, кроме того времени, когда она вскармливала жеребят. Ее жеребята были великолепны, но им нужна была сильная рука. Мы всегда были очень внимательны, выбирая для нее жеребца.
Для несчастного священнослужителя было тяжко выслушивать правду в такой форме и не осыпать упреками того, кто высказал ее. Айдан был почти смущен. Ох уж этот его язык: если Айдан позволял ему болтать все, что приходит на ум, то слова язвили не хуже стали. Он заговорил более мягко, стараясь подбирать слова:
— Я, очевидно, переступил дозволенные пределы. Она прекрасна, и я молю Господа, чтобы ее супруг оказался достоин ее. При мудром муже она обретет мудрость сама.
Архидиакон принял это скрытое извинение. Это не просто понравилось Айдану — это привело его в восхищение.
Они понимали друг друга. Айдан медленно пошел по залу, подальше от принцессы Сибиллы. Архидиакон бросил взгляд на человека, с которым ему надо было поговорить. Но еще помедлил, как будто собираясь с мыслями, и сказал:
— Я слышал, как вы пели в Каркасоне, двадцать лет назад. Я видел тогда ваш нрав. Я вижу его и сейчас.
— Ясный ум, сильная воля, и отсутствие склонности к обдумыванию своих поступков.
— Вы хотите, чтобы мы думали так. Будьте помягче с бедной девочкой, принц. Она вам не ровня.
— Могу ли я спеть для нее песню?
— В честь ее венчания, — ответил архидиакон, — с моего благословения.
— Если тогда я буду здесь, то воспользуюсь этой возможностью.
Архидиакон склонил голову и осенил себя крестным знамением. Айдан поклонился. На краткий миг их глаза встретились, потом архидиакон повернулся в другую сторону.
Айдан слегка вздрогнул. Это оказалось не так ужасно — то, что его узнали здесь. Этот человек не испытывал к нему ни ненависти, ни особого страха. А этот последний взгляд был заключением сделки. Безопасность принцессы за молчание архидиакона. От кого угодно, только не от Архидиакона Вильяма Тирского в Заморских Землях могут узнать, что принц был трубадуром в Каркасоне в те годы, когда он, судя по виду, еще не мог бы и внятно говорить.
Эхо мелодии возникло в памяти Айдана. «Domna, pouois ne me no' us chal…» — «Госпожа моя, вы отослали меня прочь, вы больше не тревожитесь обо мне…» Эту песню сложил он сам. Потом ее пели и другие, и он был только рад этому. Айдан не цеплялся за свои творения, когда они становились достаточно совершенны, чтобы зажить своей жизнью.