Они пролежали так всю ночь. За час до рассвета, когда небо посерело, дыхание Ливио сделалось сиплым и тяжелым. Сер Джованни, сохранивший самообладание, велел позвать священника. Я спешно подняла с постели капеллана Катерины и сразу же отвела его к больному. Когда мы пришли, мальчик едва дышал. Священник завершил молитву, и Ливио не стало.
Катерина не хотела уходить, обнимала мертвого сына, и сер Джованни осторожно отошел от нее.
Мы с Лючией рыдали, когда он приблизился к нам и сказал:
— Я не оставлю ее в такой момент, пробуду здесь столько, сколько потребуется. Как вы думаете, не стоит ли мне поговорить со старшими сыновьями или она захочет сделать это сама?
Я поглядела на свою госпожу, которая что-то негромко приговаривала и качала Ливио на руках. Велев Лючии остаться с нею, я проводила Джованни до комнаты Оттавиано. Флорентиец сдержанно постучал, и камердинер открыл дверь. Молодые люди были одеты и строили тревожные догадки о судьбе младшего брата.
— Мне очень жаль, — сказал им Медичи с искренней скорбью. — Юный Джованни Ливио скончался от лихорадки, вызванной купанием в грязной воде.
Он замолк, потому что Оттавиано разразился слезами, а Цезарь попытался утешить его.
Когда юноши выразили свое горе, Джованни мягко произнес:
— Я останусь с вашей матерью и постараюсь помочь чем смогу. Она сейчас одна, без мужа, ей необходим мужчина, который уладит все дела. Оттавиано, Чезаре, я знаю, что вы скорбите, но вам придется подавить эту боль ради матери. Ведь она всегда была сильной ради вас. Необходимо подготовить все для похорон. Я помогу, однако только вам известно, что нужно сделать для матери и покойного брата.
В итоге Оттавиано обещал заняться похоронами, хотя Джованни был готов предпринять все необходимое, заплатить священнику и могильщикам.
Сер Джованни сдержал слово и не сразу уехал во Флоренцию. Он отложил почти все свои дела и остался с нами еще на две недели.
Вечером, накануне отъезда, он вручил Катерине очередной подарок: все ее драгоценности, которые она за эти годы переправила миланским ростовщикам.
Не забыл он и разговора со мной. Утром, перед самым отъездом, пока слуги грузили вещи, сер Джованни протянул мне том, переплетенный в кожу. Я открыла книгу — это оказался сборник работ Марсилио Фичино, посвященный человеческой душе.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Сер Джованни сдержал слово и через полгода приехал погостить надолго, что было прекрасно, поскольку без него Катерина сделалась угрюмой и несчастной. Каждый раз, когда приходило письмо из Флоренции, она выхватывала его из рук гонца и убегала в спальню, чтобы с жадностью прочесть. Я никогда не одобряла ее романов вне брака — если бы Катерина забеременела, то запросто могла нарваться на скандал и лишиться земель! — но была рада, что на этот раз она избрала достойнейшего человека.
Когда сер Джованни снова вернулся после Нового года, все его пожитки занесли в роскошные апартаменты рядом с покоями графини. На этот раз ни он, ни Катерина не трудились скрывать от кого-либо в Равальдино свои чувства, хотя все до единого слуги поклялись хранить тайну. Иначе жители Форли возмутились бы, да и священник мог в любой момент написать жалобу в Рим.
Папа Александр ни за что не позволил бы Медичи заполучить земли за пределами Флоренции. Если бы Катерина перестала быть родственницей Риарио — делла Ровере, она утратила бы и право на регентство.
Несмотря на это, Джованни с Катериной жили как муж и жена, и в Парадизе не было более счастливого времени. Медичи от природы был жизнерадостным и необидчивым, поэтому прекрасно влиял на Катерину. У него она научилась проявлять великодушие и не требовать от нижестоящих, а просить их, узнала, что мягкое обхождение приносит лучшие результаты, чем грубость. Сер Джованни привил ей свою привычку прислушиваться к мнениям и чувствам других, прежде чем повелевать. Моя госпожа поняла, что нет ничего постыдного в том, чтобы проявлять искренние чувства, будь то наедине с ним или в обществе.
Джованни хорошо относился и к ее сыновьям. Вместо того чтобы ругать Оттавиано за чревоугодие и леность, он хвалил парня, если тот усердно упражнялся, долго скакал верхом или ходил, поскольку это прекрасная подготовка для военной службы. Чезаре, как и мать, был стройным и подвижным. Медичи поощрял его побольше читать, усерднее учиться и щедро вознаграждал даже за маленькие успехи. Мальчики обожали сера Джованни, да и я, честно говоря, тоже, потому что он обращался со мной как с равной. Никогда еще у нас не было хозяина, которого любили бы больше. Госпожа, дети и слуги лишь теперь стали по-настоящему счастливы.
Шли месяцы, и случилось неизбежное. Однажды утром, когда я только успела одеться, Джованни открыл дверь на верхней площадке винтовой лестницы, ведущей в спальню Катерины. Он был в ночной рубахе, и на его лице явственно читалась тревога.
— Дея, — крикнул Медичи вниз. — Катерина заболела!
Я сунула ноги в туфли и поспешила наверх. Моя госпожа, пугающе бледная, сидела на полу рядом с кроватью, грудь ее белой рубашки была испачкана желчью. Она вытащила из-под кровати горшок и склонилась над ним. Когда я подошла к ней, ее вырвало пеной.
Она стерла с губ ниточку слюны и подняла на меня понимающий взгляд. Мы ни о чем не говорили — эта ситуация повторялась слишком часто, и слова были уже не нужны. Я вынула из шкафа чистую рубашку и полотенце, намочила его и обтерла ей лицо. Графиня закрыла глаза и привалилась к стене.
Только тогда я быстро проговорила серу Джованни, испуганно наблюдавшему за нами:
— Я спущусь в кухню и принесу ей хлеба с солью. Скоро вернусь. — Я поднялась и протянула Джованни чистую рубашку. — Если госпоже полегчает раньше, чем я вернусь, помоги ей переодеться. Но только без резких движений. И еще… — Я хмуро поглядела на горшок, который отвратительно вонял, хотя ночью им и не пользовались по назначению. — Пусть ее лучше тошнит в полотенца, чем сюда. — Я закрыла ночную вазу фарфоровой крышкой и задвинула под кровать.
Тревога Джованни усилилась, когда я направилась к двери. Он беспомощно окликнул меня:
— Это серьезно? Ты приведешь доктора?
Я уже перешагивала порог и не обернулась, когда услышала, как Катерина у меня за спиной приглушенно произнесла:
— Я беременна, глупый.
Катерина Сфорца и Джованни де Медичи обвенчались в конце сентября в часовне крепости Равальдино. На невесте был венок из белых шелковых цветов с алмазами, платье пошито из ткани, привезенной Джованни в первый раз, — великолепного золотого шелка, и отделано атласом цвета индиго. Жених надел черный наряд с серебряной отделкой и выглядел ужасно смущенным. Его старший брат Лоренцо, крепко сбитый, невысокий, с толстыми руками и ногами, длинными светлыми локонами и круглым лицом, на котором выделялись поразительные зеленые глаза, приехал из Флоренции с подарками. Братья так сильно любили друг друга, что Лоренцо было наплевать на опасности, какие могла повлечь за собой женитьба, и он не желал делать тайну из этого события. Лоренцо был счастлив, потому что Джованни испытывал такое же чувство, и не видел причин не отметить это.
Чтобы оправдать визит Лоренцо с обозом из двадцати нагруженных дарами повозок, въехавших в Форли, не говоря уже о внезапных и срочных закупках у местных жителей цветов, украшений, лучшей еды и вина, невеста сознательно распустила слух, что гость прибыл поговорить о возможной женитьбе Оттавиано на его дочери.
На самом-то деле сын Катерины вообще не думал о женитьбе. Все мысли молодого человека занимала его первая кондотта, оплачиваемая военная должность, которая ждала его во Флоренции благодаря новой родне.
Церемония была короткой и далекой от торжественности из-за необходимости успеть провести ее между приступами тошноты, которые одолевали Катерину. Священник объявил пару мужем и женой, новоявленные супруги развернулись к гостям, сидевшим на скамьях, и Оттавиано, начавший пить с самого утра, звучно рыгнул. Всех собравшихся охватили сомнения — стоит ли замечать подобную невежливость? — но сер Лоренцо захохотал, громко и звучно, и его смех оказался опасно заразительным.