Видит все это Серафим, и говорит и он:
— Сегодня никак не могу, люди добрые! У меня жена голодная в поле. Должен ей обед отнести.
До чего же все обрадовались!
— Ой, давай я сбегаю или внучку пошлю, — предлагает бабушка Сафта.
— Давай я пошлю тещу! — говорит инвалид.
Мнет Серафим шапку в руках и думает: «До чего добры наши люди!.. Ну, что им теперь сказать, что им теперь делать!» И снова говорит:
— Люди добрые, ведь сколько дней я не работаю в колхозе. А если обидится на меня председатель?
Стоит в сторонке Ангел и на всех на них глядит. И говорит себе: «Дураками были, дураками и остались. Так оно и есть!»
А инвалид успокаивает Серафима:
— Мэй, до чего ты молод еще, парень!.. Ну, давай, сделай нам одолжение…
Подходит тогда к Серафиму Ангел и говорит!
— Вот ты какой, Серафим! Опять ты мне переходишь дорогу… На кнут, а то потом опять скажешь… м-да, только не сердись.
Смотрит он, человек, на кнут и говорит:
— Ох, и сердце же у тебя, Ангел, не понимаю его. Ну, чего ты сердишься?
— Да не будь ты ребенком, бре… Я пошутил: какая вражда может быть между нами — оба сироты, одногодки, оба пастухи, — махнул рукой да и пошел.
Пошел Ангел прямо в буфет и говорит:
— Миша, налей-ка мне пятьдесят, а потом еще сто.
— Это по какому случаю?
— Кончил одну службу, начинаю другую. Скажи-ка ты мне, какая лучше: одна тебя кормит, другая одевает…
— Ни одна, — говорит Миша. — Так я думаю, а ты что скажешь?
— А я не понимаю.
— Видишь ли, если ты другими не помыкаешь, другие тобой помыкают, и все один черт!
— Значит, зря ты стучишь этими костяшками, если не можешь отличить пастуха от работника почты!
— Ах, значит, почтальон! — воскликнул Миша. — Ну, это дело другое… Только скажи мне: неужто такая у тебя большая тоска по шинели и портфелю?
— Не тоска, — ответил ему Ангел, — а интерес.
— Э, брось! Интерес для человека то же, что чалма для головы, знаем, — подмигнул ему Миша и протянул пятьдесят граммов. — Колхоз дает тебе трудодни, а почта — зарплату. И на солнце не сгоришь, — знаем, какие у служащих дела…
А этот, как его, Ангел, вместо того, чтобы взять стакан, посмотрел вот так, долго, на буфетчика, который стоял перед ним в белом колпаке, да и как направит на него пистолет, да и заорет ни с того ни с сего:
— Деньги или жизнь!
И что-то треснуло и заиграло: «Пусть всегда будет солнце!..»
— Испугался? — спросил Ангел Мишу.
— Да что ты? — сказал Миша и налил и себе пятьдесят. — Будь здоров.
— Дай бог, не последняя, — и вышел.
И когда ехал он на своем мотовело к Трем Колодцам, опять увидел Серафима все на том же месте.
— Ты чего ждешь, бре?
— Ангелаш, брат ты мой, погляди, ведь ты их всех знаешь, — просит Серафим, — ну-ка, погляди, ну-ка, посчитай, никто не опоздал со скотиной?..
— Ох, и дурак же ты! — восклицает тот. — Ты уж меня прости, да как по-другому скажешь?
Тогда Серафим глядит на него искоса своими добрыми глазами и спрашивает:
— Слушай, Ангел, скажи, почему ты меня ненавидишь?
— Потому что ты глуп, вот почему! А я умен.
— Теперь я тебя прошу как бога: объясни мне, пожалуйста, что такое — глуп?..
— Если ты не умеешь отличить бычка от телки, как это назвать?
— А если умею?
— Значит, ты еще глупее! Прости меня, бре!.. Если хочешь знать, я по запаху их различаю. — И торопясь заводит мотор. — Как поживает Замфира?
— Э-э, голодная она… Должен был догнать ее с обедом, а вот все здесь торчу.
— Дай-ка мне, все равно туда еду. Концерт будет… Кого ждешь от нее? Мальчика, девочку?
— Эх, — нахлобучил Серафим шапку на голову. — Кого захочет. На то она и женщина.
— Что ж, кто будет, тот и будет! Только очень тебя прошу, назови его моим именем — Ангелом или Ангелиной. — И поехал.
— Ангел! — крикнул Серафим. — Подожди! Где лучше пасти стадо? Куда повести его, Ангел?
— К себе домой! — рассмеялся тот, набирая скорость.
Как бы ни любила тебя женщина, в один прекрасный день все же спросит себя: «А какие они, другие мужчины? А если все они не похожи на моего, что я тогда наделала? Ибо счастье, вижу я, вот оно, на ладони, — неужели это и есть мое?!»
Бедная Замфира с самого утра чувствовала себя не в своей тарелке: «Неужели и я обманула себя, как все люди себя обманывают?.. Но что же говорят люди?»
Так что, забравшись в машину, молчала она, ибо знала, что так оно лучше молодой жене, которая пришла из чужого села: молчать, слушать, что говорят люди, чтоб потом и самой было что сказать.