Он был почти уверен, что услышит в ответ: «С какой стати мне бегать по винпунктам, если с тебя целая бочка причитается, старик? Да ты должен сию же минуту три ведра вина ставить! Ты же, черт возьми, старый ты хрыч… Смотри какой молодец: этакий старикашка, и туда же — в молодые папаши записался!» И ей-богу, Кирпидин ни за что бы не обиделся.
— Ну? Слушаю. Ты по какому делу? — спросил Владимир Георгиевич и, опершись о стол, с шумом отодвинулся.
Стул заскрипел, закряхтел, а секретарь принялся внимательно разглядывать кончики своих модных остроносых ботинок с мехом внутри. Знаете, бывает иной раз такая манера: зайдет к тебе, скажем, в канцелярию какой-нибудь приятель, зайдет, как в собственный погреб, и начнет лясы точить. А ты-то находишься при исполнении, дел по горло, тебя нарасхват, только поспевай… Ну как ему сказать: знаешь, братец, не до тебя сейчас, ступай-ка туда, откуда пришел…
Видя это, дед Патику стал сух и официален:
— Я по поводу одной метрики… для ребеночка. Знаете… — он заговорил было обиженным фальцетом, но обида тут же растаяла. — Рарица мне мальчика родила! Ха-ха… Я думал, она шутит, говорю: «С чего это тебя разнесло, женушка моя? Много каши ела?» А Рарица, смотрю, все круглеет, и такое нарастила… Гляжу, и в самом деле, — и причем мальчишка! Сына вчера родила…
Он чуть было снова не хихикнул от умиления, но в горле опять застрял тот комочек, что появился вчера, у Рарицыной постели.
Секретарь, сморщившись, смотрел в окошко так же безучастно, как только что рассматривал свои ботинки.
«Что он, не с той ноги встал? — подумал Кирпидин. — Или нагоняй схлопотал от председателя? А может… Да черт с ним, мне-то какое дело! Пускай выписывает…»
— Вот справка из больницы, Владимир Георгиевич. «Гражданка Патику Рарица., родила мальчика… и т. д.» — такая, кажется, полагается?
— Старик! — произнес наконец секретарь, по-прежнему глядя через окно на белый, только что выпавший снег. — Вот… все собираюсь, не знаю, как начать. С одной стороны, не хочу тебя обидеть, а с другой стороны… потому что я вас уважаю… и вижу здесь в высшей степени что-то не то!
Он опять дернулся на своем стуле, тот поскрипел и утих, а секретарь облокотился на стол, подперев ладонями щеки, — то ли хотел выглядеть озабоченным, то ли пытался что-то скрыть.
— Думаешь, почему я… Вон, уже сорок скоро стукнет, а я не женюсь, — почему, думаешь? — Неожиданно зло и мстительно прокричал он это прямо в лицо деду Скридонашу.
«Чего это он распалился?..»
А тот продолжает:
— Да потому что всегда… все бабы — сволочи! Это давно известно. И мама моя здесь ни при чем, хотя другие говорят, что это мама не разрешает мне жениться, мол, как родила меня, сказала: «Это мой Вова, и не могу представить, чтобы какая-то другая женщина взяла его в свои руки!» Думаете, так легко мне вскружить голову? Враки!..
«К чему бы это? Сколько раз слышал от него, пьяненького, но чтобы так, трезвому, да еще на работе…» — дед Скридонаш склонил голову набок, как удивленный хорек дивится на возню и стрекотанье сорок на дереве.
Секретарь тоже ломал голову: «Как же ему объяснить? С чего начать… ведь в самом деле — нет у него сына! Надо прямо сказать: „Бадя, примите наши соболезнования, но ваш сын… вашего сына не смогли спасти. Сначала позвонили. Потом доктор прислал подтверждение… Но скажем иначе: ваш сын скончался на операционном столе. Знаете, эта его болезнь… Мы бессильны, увы, чтобы наверняка… чтобы жизнь человеческая была в наших хрупких руках. Эта жизнь — как колечко дыма, хочешь прикрыть его ладонью, оберечь, а тронь — один воздух“».
Дед Патику не выдержал и без обиняков:
— Владимир Георгиевич, да вы мне прямо! Чего тут кружить…
Секретарь подумал: «Все равно узнает рано или поздно. Пожилой человек, пора научиться прощать… и этот возраст для отца… В конце концов, я действую по закону, и мать ребенка сама просила. А что мне? Чего миндальничать?»
— Послушай, дед, а если я тебе скажу, что твой сын, который родился… что он… умер или, как сказать, не твой, то есть что не ты отец… И этот ребенок давно уже не твой, хотя… Ты вот пришел метрику выписать, а тем временем… Мы все знаем…
Вдруг Кирпидин втянул голову в плечи… Так резко дернулся, словно перед ним мелькнуло лезвие топора, как когда-то, давным-давно, над его соседом и посаженым отцом, Филимоном, которому Скридон выдрал зуб шелковой ниткой и обухом топора!
Секретарь выжидающе:
— Хм… Так вот…
И тут ни с того ни с сего старика стало рвать! Словно он закачался в зыбке или на чертовом колесе и перевернулся вниз головой. Подкатила изнутри волна, закружила и утащила его со всеми потрохами. Говорят, только с океанами так бывает — поднимется вдруг из самых недр, из глубин, из стокилометровых толщ воды, вспучится гигантским бугром волна и несется, все сметая и сокрушая на пути… Откуда взялось это цунами в его «внутренностях»? Еще и в этом разбираться?! У самого секретаря тоже ком к горлу подкатил.