Эти ручьи проливались практически неслышно, уже не принося никакого вреда спящему Альберту, и такая немота не стоила Консуэло абсолютно никаких усилий — так уходило неимоверное напряжение, что в течение стольких часов сковывало её грудь в болезненной недвижности. Когда последняя прозрачная тонкая струя истекала из её сердца и там больше не оставалось чувств, что нельзя было выразить по-иному, кроме как отчаянным, разрывающим на части, который, казалось, невозможно было выдержать, а затем просто безысходным, плачем — Консуэло делала глубокий вздох, и с ним в её уставшей, исстрадавшейся душе оставалась лишь та степень грусти, что в состоянии вынести обычный человеческий дух. Тогда она наконец поднималась с земли. Её зрение было чуть затуманено, но не от близости обморока. Некоторая утрата ясности взгляда - обычное явление после и не столь немыслимо долгого, а лишь чуть превосходящего по силе и продолжительности, если можно так выразиться, привычные нервно-чувственные переживания в жизни любой из наших читательниц. Но если же прозрачные потоки льются из глаз часами, и кажется, что нет конца этому... Иные очи давно бы уже ослепли от такого количества слёз, но только не глаза Консуэло - она знала, что это - необходимость, та неизбежная жертва, которая должна приноситься ею во имя жизни рядом с этим человеком, ради того, чтобы разделять с этим сердцем страдания всего мира.
Но любой же не знающий, не понимающий этой истины, кому бы выпала участь лицезреть сцену, предшествовавшую её одинокой прогулке, во всей её продолжительности, не решившийся осторожно подойти, коснуться плеча, попытаться остановить, привести в чувство - ужаснулся бы такой нечеловеческой выносливости и в конце концов пришёл бы к убеждению, что эта бедная девушка, не вынеся какого-то несчастья, произошедшего в её жизни, лишившись разума - а иначе как объяснить подобную неутомимость? - и её вот-вот постигнет смерть.
Но Консуэло знала - Всевышний заберёт её отсюда только тогда, когда ею будет выполнен священный долг перед всеми теми людьми, что ещё безотчётно ждут и которым ещё предстоит ждать утешения в своих скорбях именно в лице их двоих - её и Альберта.
В те часы, когда её посещали подобные мысли, Консуэло вспоминала о том тайном ведении, что последние её годы пройдут уже без Альберта. В такие моменты она просила бога дать ей сил, чтобы прожить этот остаток так же достойно, сохраняя уважение к себе и всем, кто будет окружать её, не совершая роковых ошибок и сделать так, чтобы их наследники не забыли о тех идеях и истинах, что проповедовал их отец. Ей казалось, что они всегда жили в её сердце, быв и до этого неколебимыми и устойчивыми, но встреча с этим человеком укрепила их ещё больше и позволила свободно, не боясь враждебности и непонимания, проявлять каждый день среди единомышленников - пусть никогда не называвших себя членами Ордена Невидимых, но в существе своём бывших ближе к создателю мира, нежели многие из тех, что навсегда остались за невидимой чертой и казались смелее и преданнее - вопреки тому, как показали себя - встречая понимание и согласие.
Но вот только на что она будет способна одна? - достанет ли ей ума, красноречия и такта, чтобы своей неосторожностью не причинять ещё больше боли и без того израненным людским душам?..
Временами её посещали неясные мысли и предчувствия, что, может быть, Альберт знает обстоятельства своего ухода. О том, что он будет ранним, говорило Консуэло пришедшее к ней предопределение, о коем уже известно нашим читательницам - их дети ещё не достигнут того возраста, когда смогут вполне самостоятельно заботиться о себе. Но не предначертаны ли ему страдания перед тем, как отойти в жизнь вечную? Ведь не случается столь скорой кончины в такие молодые годы вследствие естественных причин. Делом чьих рук станет его погибель? Какая роковая случайность оборвёт его земной путь? Подчас, когда выражение его лица становилось особенно печальным, Консуэло думала о том, что, быть может, в какие-то из этих минут перед его внутренним взором предстают сцены страшной агонии, но он справедливо в своём понимании приравнивает к преступлению открыть той, что он любит всем сердцем, муки, ожидающие его в преддверии врат рая и тем самым ввергнуть в преждевременную скорбь, которой она не переживёт. А если она и сумеет продолжить своё существование на этой земле и её рассудок останется невредим, то он не простит себе того, что своей эгоистичной исповедью сняв часть тяжести со своей души - да и то лишь на короткое время - навсегда омрачил их жизнь. Но, быть может, уже очень давно - и для неё не было бы ничего удивительного, когда бы он поведал ей, что получил это откровение, к примеру, ещё в ранней юности - носивший в своей груди это тяжёлое и неотвратимое пророчество, и услышав её признание, поражённый тем, что в ней проявилась та же способность - и сразу же в отношении столь судьбоносного события - но безоговорочно уважая желание любимой женщины обратиться к его дару в надежде подтвердить или опровергнуть столь нежданно пришедшее к ней в своё время предвидение и призывая к мужеству - он подтвердит её предощущение? И поэтому она никогда не решалась задать ему вопрос, ответ на который разрушил бы её страх и горькую тревогу или, к великому горю, удостоверил бы в правдивости слов, в которые она облекла бы чувства, в один прекрасный момент возникшие в сердце помимо воли и так пугающе прочно, не поддаваясь никаким воздействиям, укоренившиеся в нём.