Выстрелы снаружи звучали все громче. Влас толкнул меня на застеленную драным одеялом койку, скинул пальто на пол и бросился назад, стаскивая с плеча оружие, но я схватил его за полу пальто, дернул на себя. Здоровяк развернулся, сжимая такой же, как у Миры, карабин с клинком от ножа вместо штыка.
– Ну, чё?! – рявкнул он.
– Кто стреляет по термоплану? – спросил я. – Кто за мной гонится?
– Да кочевники же! Мутанты из Донной пустыни!
– Зачем? Кто я такой? Что им от меня надо? Кто вы такие, почему мне помогаете?
Влас шмыгнул сломанным носом, вытер его рукавом и сказал:
– Так, слушай, мне не до того щас. Лежи пока, Мира все потом растолкует.
Он бросился к двери. Я хотел остановить его, хотел еще что-то сказать, но не смог – снова накатила боль, и череда темных волн накрыла меня.
Глава 2
Я не сразу открыл глаза – прислушиваясь к происходящему, попытался незаметно оглядеться сквозь ресницы.
Где-то неподалеку тихо играла музыка, ее перемежали треск и шипение. Снизу доносились редкие хлопки выстрелов. Рядом заговорил Влас:
– Вроде не очухался еще. Ты что ему скажешь?
– Сначала надо понять, что он помнит, – возразила Мира.
– А если все помнит?
– Ну, тогда…
Я был уверен, что лежу неподвижно, но каким-то образом она поняла, что я очнулся. Наверное, заметила, как шевельнулись веки.
– Ты пришел в себя, – громко сказала женщина.
Термоплан качнулся, из-за стенки донеслась ругань Чака. Я открыл глаза. Мира сидела на табурете перед койкой, рядом, сложив руки на груди, стоял Влас. Мы находились в кормовом отсеке «Каботажника», за приоткрытой дверью мелькали силуэты омеговцев.
Горло пересохло, в ушах звенело. Опустив ноги на пол, я сбросил с себя пальто Власа, которым меня накрыли, медленно сел и прислонился к стене. Закружилась голова. Я потер виски и потребовал:
– Пить!
Не вставая, Мира кинула мне фляжку и, пока я дрожащими пальцами сражался с туго завинченным колпачком, спросила:
– Ты помнишь крылатую могилу?
Я напился, закрыл флягу, но назад не отдал, положил на койку возле себя.
– Помнишь?
Крылатая могила? Что за бред, о чем это она? Мелкие темные волны все еще накатывали на меня, и сквозь их непрерывную череду я пригляделся к Мире, которая, в свою очередь, пристально смотрела на меня. У нее была родинка над левой бровью. И глаза хищницы – эта женщина не знала жалости и не ценила жизнь. Во всяком случае, чужую. На ремне висел кожаный футляр, из которого торчал ствол и две рукояти того странного пистолета, стреляющего очередями. Одна рукоять изогнута, вторая прямая и более длинная. Это что, короб для патронов? Необычное оружие. Кажется, оно называется… оно называется…
Я сморщился от боли в затылке и спросил, показывая на оружие в чехле:
– Что это?
– Мы называем его автомат. Он появился у меня… в общем, я расскажу тебе потом. Что ты помнишь? – в третий раз повторила женщина.
А любопытная у нее татуировка: закрученная кольцами лоза с узкими лезвиями вместо листьев. Откинувшись назад, я прикрыл глаза. Выстрелы смолкли, из-под пола доносилось гудение двигателя, иногда он сбивался с ритма и кашлял. За задней стенкой автобуса рокотал пропеллер, с другой стороны доносилась музыка.
Откуда я знаю слова вроде «камуфляж», «автобус», «термоплан»? Какие-то они необычные, древние, что ли. В голове всплыло еще одно: «самоход». Ну да, точно, мы внутри самохода. «Автобус» – это старинное название, большинство людей в наши времена никогда его и не слышали, а я знаю. От кого же я его знаю? Кто-то обучил меня всяким древним словечкам, названиям вещей, в основном техники, оставшейся с прежних времен. Кто?
И кто я такой?
– Ты помнишь, как тебя зовут? – спросила Мира.
Со лба на глаза мне упала прядь волос, я собрался дунуть на нее – и замер с приоткрытым ртом. Немытые, спутанные… и серебристые. Я взял прядь двумя пальцами (а пальцы у меня, оказывается, тонкие и длинные, можно сказать – изящные), отвел от лица и скосил глаза. Ну да, точно – серебристо-белые. Даже грязные, они будто посверкивали, искрились инеем. И кожа очень светлая. Так я… я что…
– Альбинос, – сказал я.
Они с Власом переглянулись.
– Точно. Ты вспомнил, Альб? Или услышал, как я кричала на берегу?
Мне не хотелось признаваться в том, что прошлое стерлось из памяти, и каждый раз, когда женщина задавала прямой вопрос, я отмалчивался либо спрашивал в ответ. Это было на удивление легко – не отвечать на прямые вопросы. Кажется, я привык приказывать и требовать от окружающих подчинения.