- Думаете, почему так мало в жизни счастья? - неожиданно спросил Берт.
- У вас, случайно, Нострадамус в предках не числится? - опешил я.
- Вот уж чего нет, но просто с таким выражением лица люди обычно размышляют о делах мирских и своей роли в них. И вы делаете правильные выводы, дружище: счастье достигается тогда и только тогда, когда человек готов отдать всего себя любимому делу. И не нужны никакие деньги, меха, кабриолеты там инкрустированные алмазами, нет. Осознание того, что после тебя останется не только куча отработанных аминокислот, а нечто более высокого порядка, - вот что делает индивида счастливым. А если ты что-то делаешь с любовью, то ты делаешь это хорошо. Моя мать, Каролина Штольц, была учителем математики, а отец — краснодеревщиком. Он зарабатывал колоссальные деньги на своих авторских точеных и резных шкафах и комодах, но никогда их не считал. Однажды он подарил мне одноместную машинку на аккумуляторах, а я, дурак, катаясь, не справился с управлением и утопил ее в речке. Знаете, что он сказал мне? «Сын, не переживай. Я очень надеюсь, что ты был счастлив, когда ехал по насыпи над рекой и слышал голос ветра. Не забывай его». Он был великим человеком, этот Алонсо Рамирес, мой папа.
- А... Что с ним произошло?
- Заболел и умер. Как обычный человек. Но его мебель до сих пор служит людям, а значит, и он еще жив в ней, в чувствах этих людей, которые покупали у него эти резные деревяшки. Вот это и было его счастье, его смысл. И я так же хочу. Чтобы листая пожелтевшие страницы моих монографий и учебников, кто-нибудь лет через сто сказал бы: «а дело он толкует, этот Штольц, я же ведь догадывался об этом всю жизнь!»
- А почему, кстати, вы не взяли фамилию отца?
- Потому что Штольц в наших краях еще как-то туда-сюда, можно списать на наследие войны, а Рамирес — это явный вызов. Вы не думайте, все самые главные труды и книги подписаны моей настоящей фамилией, а дань памяти австрийским предкам — это, скорее, ход популистский. Я уважаю и прошлое, и будущее. Но живу настоящим. Вот, к примеру, в настоящем я не отказался бы от салата с креветками и стейка из тунца. А? Просто мы приближаемся к Самаре, а я знаю одно местечко в этом пыльном городишке, в котором все вышеуказанное подают по высшему классу. Не возражаете? Вот и я нет.
- Еще один вопрос. Я так понимаю, вы с Весной сироты?
- Я предпочитаю термин «богатые наследники». Сирота — это что-то убогое, обделенное, достойное скорее жалости, нежели уважения. А мы — потомки своих родителей, взявшие от них главное: любовь к своему делу, твердость в принятии решений и убежденность в том, что завтра все будет лучше, чем сейчас. Да.
Уже мы остановились возле большого ресторана, уже и Берт, играя ключами, собрался закрывать машину, а в моей голове все крутились его слова и мои мысли. Получается, что учительница математики и столяр дали этому человеку больше, чем многим из нас дают профессора с директорами? Так то же тогда они, современные родители? И чего такого нет в них, что было в этих замечательных людях? Или наоборот, чего в избытке, хотя совсем не должно быть? Не знаю. Я смотрел, как этот ученый-авантюрист поднимается по лестнице к ресторану и понимал, что для него совсем не самоцель набить живот тем самым тунцом с креветками, показав окружающим, как он крут, что обедает в таком заведении. Просто он знает, что за свою работу он достоин получить именно то, что хочет в настоящий момент. Но не наоборот: не гедонизм зовет его пахать усерднее в надежде прикупить еще больше выпендрежных штучек. Ведь он же не купил себе «Мерседес», а катается на старушке «Волге» только потому, что она для него удобна и полезна. Сложно все это было, но как-то неожиданно странно и по-человечески. Не объяснить.
К вечеру ветер усилился, и вместо крупы повалил настоящий снег. «Дворники» едва справлялись с налипавшими на них белыми комьями, а дорога превратилась в тренажер по фигурному катанию.