Дюрер много раз собирался уехать из Венеции и каждый раз откладывал отъезд. Возникали новые соблазнительные заказы. Венецианцев привлекало поразительное сходство, которого добивался Дюрер в портретах. Ему сулили хорошую плату, но не всегда выполняли свои обещания. На обороте одного мужского портрета Дюрер размашисто написал гротескную фигуру, символизирующую скупость, — намек на прижимистость заказчика. Устыдился ли тот, неизвестно, но невинная месть Дюрера говорит нам о его характере больше иных длинных рассуждений.
И все-таки настал день отъезда. Дюрер отправился не сразу на родину. Вначале он поехал в Болонью. По пути остановился в Ферраре. Здесь его торжественно встретили поэты — гуманисты. В его честь были сочинены и продекламированы стихи. А в Болонье Дюрера окружили почетом тамошние художники. Нюрнбержец Шейрль, который находился в эту пору в Болонском университете, с ликованием пишет, что здешние живописцы называли Дюрера первым художником мира. Он не догадывался, что Дюрер уже хорошо знает, сколь преувеличенными бывают комплименты собратьев.
Болонья заинтересовала Дюрера многочисленными оборонительными и сторожевыми башнями, своеобразной архитектурой церквей и палаццо. В отличие от венецианских они были выстроены из кирпича. Гробницы знаменитых граждан покоились на колоннах. Но у Дюрера не было времени на долгие прогулки по городу и знакомство с достопримечательностями, хотя несколько архитектурных набросков он отсюда увез. Время в Болонье было отдано «тайнам искусства перспективы». Имя человека, обещавшего открыть Дюреру эти тайны, осталось неизвестным. Называют математика Луку Пачоли — друга Леонардо да Винчи, но это только догадка. После нескольких дней в Болонье Дюрер вернулся в Венецию и стал окончательно собираться домой.
Знакомые уговаривали его отложить возвращение до весны. Ехать через Альпы зимой опасно. Но если могут проехать посыльные Немецкого подворья, проедет и он. Начались предотъездные хлопоты. Нужно было управиться так, чтобы успеть к тому дню, когда будут уезжать надежные попутчики. Одному отправляться в такой путь, имея при себе немалые деньги, заработанные в Италии, и думать нечего. Следовало позаботиться о сильных и смирных лошадях, приученных к горным дорогам. На одной он поедет сам, на другую навьючит груз. Незаконченные работы, ковры и книги для Пиркгеймера он заранее отправил с обозом. Краски оказии не доверил, повезет с собой. Наконец все готово: дорожный плащ, сапоги, шляпа, пояс с потайным кошельком, сума для продуктов, фляга для воды, мех для вина. Лекарство, купленное у знаменитого венецианского аптекаря. Наточены шпага и кинжал. Без них в путешествие никто не отправлялся.
Вечером накануне отъезда Дюрер вышел из дома. По темному переулку, где гулко звучал каждый шаг, вышел к каналу, окликнул гондолу. Узкая черная лодка бесшумно подплыла по черной воде. Над каналом поднимался туман. Свет факелов, горевших перед некоторыми домами, только сгущал темноту вокруг. Почти полтора года он провел здесь. Большой срок! Его уже не удивляет, что он не идет по городу, а плывет. Он уже свободно объясняется с гондольером. Со многими местами в этом городе уже его связывают воспоминания. Доведется ли ему еще когда-нибудь побывать здесь? Может быть, он видит все это последний раз в жизни? А ему здесь так хорошо работалось, так увлекательно жилось!
А может быть, не уезжать? Может быть, остаться здесь навсегда? В Нюрнберге ему будет недоставать солнца. Не только потому, что Нюрнберг севернее. Там вся жизнь иная. Но это его жизнь. В Венеции он в гостях. В Нюрнберге — дома. Пора домой! Разлука и без того затянулась.
В этот ночной час церковь Сан Бартоломео была заперта. Он не успел попрощаться с «Праздником четок». Но он и так помнит картину, помнит каждое лицо, каждую складку одежд, каждый венок роз.
Гондола причалила около моста Риальто. Дюрер велел гондольеру подождать, привычно прыгнул с носа гондолы на стенку канала и скоро оказался на огромной и пустой площади Сан — Марко. Обычай приходить сюда, чтобы попрощаться с Венецией, уже существовал. Где-то в темноте белели мраморные фигуры Адама и Евы работы скульптора Риццо. Он хотел подойти к ним. Потом раздумал, не забудет и так. В глубине площади зазвучали голоса, струнный аккорд, обрывок песни... Дюрер вернулся к гондоле. Ночная встреча могла оказаться небезопасной, а он уже не был таким бесшабашно смелым, как одиннадцать лет назад. Когда выходил из гондолы около своего дома, увидел на пристани несколько темных фигур. Его поджидали. Люди на берегу кутались в плащи, а причал освещали факелами. Он хотел остаться в гондоле и приказать гондольеру отплыть, но вдруг услышал, что его окликают по имени знакомые голоса. Это друзья, те самые, о которых он писал как о людях сведущих в живописи и хороших музыкантах, решили почтить его на прощание пением и игрой на флейтах и лютнях. Но егo окна оставались закрытыми. Вышел хозяин харчевни. После постигшей его беды — пожара — Петер Пендер стал угрюмым и мрачным. Он хотел прогнать шумную компанию, но когда разглядел, кто поет под окнами Дюрера, делать этого не стал, сказал только, что постояльца нет дома. Теперь друзья радовались, что все-таки не разминулись с ним. Проводы затянулись до рассвета...