Для живописи не оставалось ни времени, ни сил. Но тут Городской Совет почтил его почетным заказом. В Нюрнберге хранились имперские регалии: меч, корона и торжественное одеяние, а также драгоценности. По праздничным дням их выставляли для всеобщего обозрения. Совет города решил украсить здание, в котором их показывали. Дюреру заказали портреты императоров Карла Великого и Сигизмунда. Императоры должны быть написаны в тех коронах, с теми драгоценностями и оружием, которые сберегались в Нюрнберге. Заказ был не простым. Прижизненные портреты Сигизмунда существовали, и Дюрер мог их видеть. Портретов Карла Великого не сохранилось. Его облик надо было придумать, а сочиненный портрет написать в той же манере, что портрет Сигизмунда.
Дюрера допустили в сокровищницу. Великая честь! Здесь в пору своего успеха бывал его отец, которому поручали починку ювелирных изделий, хранившихся в сокровищнице. Дюрер вспомнил, как радовался отец такому почету. Дюрер — сын был бесконечно любознателен и не торопился уходить из сокровищницы. Он тщательно зарисовал меч Карла Великого, императорские короны, державу. В начале нашего века отыскался прекрасный подготовительный рисунок для двойного портрета императоров. Рисунок пленяет гармонией цвета: нежно — лиловые и золотисто — зеленые мантии, синий и желтый фон. Лица едва намечены и повернуты друг к другу, словно Карл и Сигизмунд беседуют через разделяющие их века. Карла Великого он сделал выше, чем Сигизмунда, хотел (правда, несколько наивно) передать разницу между полулегендарным предтечей и его потомком, старался оживить официальный заказ.
Заказчики остались недовольны рисунком. Известность и опыт мастера не заставили их задуматься над своей правотой. «Кто платит, тот и заказывает музыку». Эта пословица была хорошо известна. Императоров надлежит повернуть лицами к зрителям.
Императоров следует написать одного роста. Дюрер спорить не стал — бесполезно! — но интерес к работе утратил сразу. Вот что такое связываться с заказами официальными и парадными! Не получать их — лишиться большого заработка и почета, принимать их — значит выслушивать бесконечные пожелания, а то и требования самодовольных профанов.
Портреты Карла Великого и Сигизмунда поражают взор драгоценными украшениями и сверканием корон. Они торжественны и нестерпимо скучны. Оживить предписанную парадность не может даже гений.
Новых больших композиций Дюрер не создает да и вообще надолго отходит от живописи.
Глава X
Весной 1513 года мать Дюрера Барбара, которая последние годы жила постоянно только в его доме, заболела. Обычно она просыпалась первой и вставала раньше всех, сколько невестка ни уговаривала ее не делать этого. Но старая Барбара совсем не умела быть праздной. А в это апрельское утро она в обычный час не вышла из комнаты. В доме все давно поднялись, миновал час завтрака, а она еще не показывалась. Велели служанке разбудить ее. Барбора не отозвалась на стук. Встревоженная Агнес послала за Дюрером. Перепрыгивая через две ступени скрипучей лестницы, он вбежал на верхний этаж и, когда мать не откликнулась, взломал дверь. Барбара лежала на постели без сознания. Ее осторожно перенесли в нижнюю комнату. Послали за священником, чтобы он причастил ее. За врачом посылать не стали. Барбара в последние годы так много хворала и на сей раз была так плоха, что все были уверены, она умрет сию минуту. Однако мать оправилась.
Барбара Дюрер прожила еще год с лишним, все время болея. В один из дней этого последнего года ее жизни, бесконечно мучительного, Дюрер нарисовал ее портрет. Он работал углем, спешил Долго позировать Барбаре было трудно. Он нарисовал ее по грудь. На худое высохшее тело наброшена домашняя кофта. В вырезе рубахи резко выступают ребра, ключицы, жилистая шея. Лицо обтянуто кожей. Лоб в глубоких резких морщинах. Рот плотно сжат. Кажется, что Барбара старается сдержать стон. Углы губ печально опущены. Большие пристальные глаза смотрят мимо и сквозь сына, который ее рисует. Дюрер работает стремительно, торопливыми резкими штрихами. Он боится утомить мать, ему страшно что она упадет, пока он ее рисует, да и сам не в силах долго вглядываться в ее лицо, на нем ясно написано, что дни ее сочтены. Дюрер знает: мать непременно захочет посмотреть на рисунок. Заставить уголь солгать? Смягчить то, что прорисовано на этом лице резцом времени и болезней? Когда он рисует, он не умеет кривить душой. Рисунок закончен. Мать молча протягивает за ним руку, смотрит на него, молча обнимает сына. Она знает: ему труднее, чем ей. Рисунок сохранился. Он — шедевр графического искусства и один из самых проникновенных портретов в истории графики.