Нередко Дюрер приносит в дом вещи, которые не нужны в хозяйстве: кованую шкатулку, затейливый подсвечник, плетеную хлебницу, пузатый ушат. Как только не постыдился идти с ним по улице и на что ему, скажите на милость, ушат? — сердито спросят дома. А ему все нужно — и шкатулка, и подсвечник, и хлебница, и ушат. Когда-нибудь он их нарисует! Вот начнет гравюры о жизни Марии, все это ему пригодится. Да что ушат! Недавно он чуть не купил у бродячего продавца огромную корзину с грибами — так понравилась ему высокая корзина с заплечными лямками, полная упругих крепкоголовых грибов. То, что он приносит домой в руках, ничтожная частица того, что он приносит в памяти.
Когда он идет по улице, его глаза ощупывают каменную кладку стен, трещины в камнях, резьбу деревянных дверей, свинцовые переплеты окон, утварь, выставленную на продажу. Он так вглядывается в прохожих, что это выглядит неучтивым. У него уже случались столкновения из-за этого с приезжими. Нюрнбержцы не обращают внимания — привыкли. Дюрер вглядывается, запоминает цвет, шероховатость и гладкость поверхности, строение материала, плотность и прозрачность — все многообразие видимого мира. Как объяснить, зачем ему эти долгие, казалось бы, бесцельные прогулки? Сказать: это — моя работа! Кто поймет его? Как растолковать, что праздные часы среди друзей, с вином, с вольными шутками, с пением нужны ему не только, чтобы отдохнуть. Даже друзья не догадываются, что когда он вместе с ними бражничает, шутит, поет, ухаживает за девицами нестрогих правил, он только половиной своего существа предается этим увлекательным занятиям. Другая начеку — он наблюдает. Не только за ними, но и за собой. Запоминает. Запоминает. Запоминает. Позы. Жесты. Выражения лиц. Взгляды. Движения рук, которые часто обнаруживают то, чего не выдают глаза. Память художника не знает праздников. У нее нет воскресных дней. Он не умеет беречь силы так же, как не умеет беречь деньги. Не умеет. Не может. Не хочет. Как говорили древние — жизнь коротка, а искусство бесконечно. А он еще так мало успел.
Последний год старого века принес нюрнбержцам большие тревоги. Маркграф, постоянный противник города, никак не мог примириться с его самостоятельностью и хотел отнять у Нюрнберга право распоряжаться горными разработками вблизи города. Те, кому принадлежала доля в этих разработках, среди них Дюрер-старший, были в волнении. Сумеет ли город защитить свои и их права? Не дойдет ли до вооруженных столкновений? А тут еще началась война городов Швабского союза против швейцарцев. Император Максимилиан потребовал, чтобы имперский город Нюрнберг принял в ней участие. Ничего не поделаешь, пришлось повиноваться. Город выставил отряд из нескольких сот пехотинцев, нескольких десятков конников и шести пушек.
Командиром отряда был назначен к немалой его гордости Вилибальд Пиркгеймер. Швейцарская война больших успехов Швабскому союзу не принесла. После нее швейцарские города совсем отделились от империи. Но Пиркгеймер этим походом гордился, рассказывал о нем друзьям и даже написал о нем книгу. Словом, конец века оказался неспокойным...
Портрет Вилибальда Пиркгеймера. Гравюра на меди. 1524
...Приближался 1500 год.
Круглые даты всегда производят на людей особенное впечатление, а эта завораживала. Невозможно было представить себе, что такой год ничем не будет отличаться от предшествующих и последующих. Люди с облегчением убедились: конец света не наступил. Но они продолжали думать, что год 1500-й означает некий рубеж.
Нет, не случайно именно в этот год Дюрер создал новый автопортрет — один из самых удивительных в его творчестве, да, пожалуй, и вообще в искусстве европейского автопортрета. Из темного зеленовато — черного фона выступает фигура художника. На нем одеяние коричневого сукна с любимыми Дюрером прорезными рукавами. Сукно в красноватых отливах отделано темно — коричневым мехом. Темная одежда почти сливается с темным фоном. Из темноты выступает как бы высвеченное изнутри бледное лицо. Оно поражает строгой правильностью черт, неприступностью выражения, замкнутостью. Зеленовато — серые огромные глаза так неотступно смотрят на пас, что делается не по себе. Длинные тонкие пальцы неподвижны, но усилием воли скрывают трепет. Вздулись вены под кожей: почти ощутимо биение пульса. За высоким лбом читается напряженная мысль.