Дюрер придавал этому портрету особенное значение. Он не просто пометил его своей монограммой, но снабдил латинской надписью: «Я, Альбрехт Дюрер, нюрнбержец, написал себя так вечными красками...» Буквы написаны золотой краской, они перекликаются с золотыми вспышками в волосах и подчеркивают торжественность портрета. Автопортрет отталкивает и притягивает. Он кажется то холодным и застылым, то полным могучего чувства, которое прорывается в глазах, руке, пальцах. Увидеть себя в зеркале таким Дюрер не мог. Лицо его не было столь правильным и глаза такими огромными. Волосы, если судить по другим портретам, были светлее и отдавали рыжеватостью. Но он написал себя здесь таким, каким хотел видеть, каким видел себя во время размышлений о призвании художника, о его даре прозрения. Собственные черты Дюрер подчинил возвышенному представлению об идеально прекрасном лице. Дюреру пришла в голову мысль и странная и понятная: художник, который служит прекрасному, должен быть прекрасен сам. Он решился уподобить себя тому образу, который верующему представлялся прекраснейшим, — образу Христа. Недаром многие, глядя на этот автопортрет и не зная, кто изображен на нем, сразу говорили: «Христос». Такой замысел но был случайным. Николаи Кузанский, мыслитель, оказавший большое влияние на Дюрера, писал, сколь великое благо подражание Христу. Идея подражания Христу была вообще распространенной идеей времени. Дюрер выразил ее не только в этом портрете. От него осталось несколько рисунков и гравюр, где он изобразил себя в образе Христа страждущего и умирающего, слабого, измученного, истерзанного. Но в автопортрете 1500 года художник предстает провидцем, пророком, учителем. Автопортрет уже проникнут тем гордым настроением, которое впоследствии прозвучит в словах Дюрера, что сразу вслед за богом идет художник.
Еще совсем недавно немецкие художники не подписывали своих работ: скромная безвестность была их уделом. Дюрер разворачивает свою подпись в несколько строк торжественными золотыми буквами. Помещает эти строки на самом видном месте картины. Картины, исполненной духом гордого самоутверждения, утверждения себя как личности и как художника, что для него неотделимо одно от другого. Нелегко, не просто общаться с человеком такой великой гордости и столь убежденным в своем праве на нее, с таким всепроникающим взглядом.
Но Дюрер бывал и иным: с задумчиво прикрытыми глазами, с мягкой меланхолической улыбкой на губах, усталым, грустным. И вдруг что-то менялось в нем, и он представал перед друзьями веселым, беззаботным, помолодевшим.
К той же поре его жизни, когда был написан знаменитый автопортрет, относится его «Алтарь Иова». На створке два музыканта — флейтист и барабанщик. Оба — особенно барабанщик — молоды и веселы. С лихой небрежностью накинул барабанщик светло — красный плащ, задорно наклонил голову, увлеченно бьет в барабан. В беззаботном музыканте мы легко, хотя и с удивлением, узнаем Дюрера. Он знал и видел себя и таким. И любил такое свое состояние. «Он отнюдь не считал, что сладость и веселье жизни несовместимы с честью и порядочностью, и сам не пренебрегал ими», — с проницательностью напишет о нем его современник и ДРУГ, ученый Иоаким Камерарий в предисловии к трактату Дюрера.
Пейзаж, на фоне которого изображены музыканты, дышит радостью и легкостью: голубое небо в прозрачных облаках, синие горы на горизонте, залитый солнцем зеленый луг. Цвет светлый, звонкий, как мелодия флейты... Дюрер мог написать себя пророком, а мог «гулякой праздным» и убедить зрителя в обоих случаях: «Я — такой!» Дюрер не обманывался относительно себя. И не обманывал. Он был и таким и таким. Одно из свойств гения — способность жить в разных, часто противоречивых душевных состояниях. И в каждом из них быть убедительным. Люди, знавшие Пушкина, вспоминают о нем так, что порой кажется, они пишут о разных людях: искрометно — веселом, желчно — насмешливом, бешено — гневном. И все правы. Это был одни человек. Но гениальный. А слова о «гуляке праздном» вспомнились в связи с Дюрером не случайно. Дюрер работал много, упорно, порой очень трудно. Но ему была свойственна и моцартовская вдохновенная легкость, мгновенное озарение, казавшееся импровизацией гения тем, кто не знал, что стоит за ней. Это его свойство изумляло друзей и поклонников, приводило в неистовство завистников, как это впоследствии будет с Моцартом. Вдохновенная легкость ощущается во многих рисунках Дюрера.