У многих созданий Дюрера запутанная, сложная, порой трагическая судьба. Она нередко разбрасывала части одной работы по разным странам. Немало его картин подвергалось невежественным переделкам и реставрации, которая хоть и основывалась на благих намерениях, но искажала замысел художника. Мы не можем рассказать обо всех странствиях и злоключениях картин Дюрера. История «Праздника четок» приведена здесь как печальный пример.
Порой Дюрер отвлекался от работы над картинами. Чаще всего, когда где-нибудь на тесной площади или на мосту через капал его внимание приковывало необычное лицо. Вот так однажды он увидел смеющуюся молодую женщину. Белые зубы сверкали, глаза были чуть прищурены. Ее заразительная веселость пленила Дюрера. Наряд этой женщины не походил на платья венецианок, да и весь облик не напоминал их. Дюрер, поколебавшись, заговорил с ней. Оказалось, что она с трудом понимает его ломаный итальянский язык. Но все-таки он узнал, кто она и откуда. Так появился рисунок «Крестьянка из славянских земель». Дюреру хотелось как можно точнее запечатлеть черты мимолетной знакомой. Он нарисовал ее пером, потом залил фон тушью. Белозубая улыбка стала еще ослепительней.
А вообще-то он чаще рисовал в Венеции кистью. Его линия стала свободнее и мягче, рисунок живописнее, светотень ощутимее.
Один из самых удавшихся — «Обнаженная». Она нарисована со спины. Прекрасное тело упруго и мягко круглится на темном фоне, словно освещая тьму, и нет ему, нарисованному с натуры, никакого дела до того, вписывается ли оно в геометрическую формулу красоты.
В Венеции Дюрер вообще много рисовал и писал женщин. В «Портрете молодой венецианки» чувствуется увлечение той, которую он написал. Лицо ее не назовешь правильным, но в самой его неправильности — пленительное обаяние. Тонкие, чуть вьющиеся золотистые волосы мягко касаются белого плеча. Прическу по венецианской моде придерживает прозрачная сетка. Глубоко вырезанное платье украшено вышивкой и бантами — золотым и коричневым. Задумчивые карие глаза кажутся особенно темными на бледном серьезном лице. Молчаливо сомкнуты свежие губы. Белую кожу светловолосой делает живой и теплой ожерелье, в котором чередуются жемчужины с кораллами. Портрет удивительно начат, но не закончен. Что помешало этому? Связывало ли что-нибудь Дюрера с этой женщиной? Может быть, это ради нее он в тридцать пять лет стал брать уроки танцев? Может быть, ради нее заказывал венецианским портным новые наряды? Может быть, не только о венецианском солнце, но и об этой женщине думал, когда горестно восклицал в письме: «О, как мне будет недоставать солнца!»
Мы можем только задавать себе эти вопросы, но не смеем сочинять на них ответов. И все-таки, когда в Венском музее истории искусства стоишь перед «Портретом молодой венецианки» и не можешь оторвать от него глаз, возникает ощущение: это не просто портрет. Это страница жизни художника.
Написал Дюрер и еще один женский портрет, запечатлев на нем лицо простое и спокойное. В мягкости венецианских его портретов видят близость к портретам Джорджоне. Возможно, что они познакомились здесь, хотя письменных свидетельств тому нет.
В Венеции Дюрер остался верен себе. Работал как одержимый. Спешил до возвращения на родину заработать как можно больше денег. Хотел во что бы то ни стало доказать итальянцам, на что он способен. Так он объяснял это себе и другим. Но подлинная причина была иной. Он не мог жить не работая. В день, когда он не держал в руках кисти, карандаша или пера, он мрачнел. Если перерыв затягивался, он становился сам себе противен. Окружающий мир, прочитанная книга, религиозные и философские представления, воспоминания прошлого и впечатления сегодняшнего дня — все это существовало для него, чтобы быть запечатленным. Он любил женщин, друзей, путешествия, наряды, природу, но самые сильные страсти испытывал, когда работал.
На «Празднике четок» написано, что картина эта создавалась пять месяцев. А на картине «Спор Христа с книжниками» можно прочитать слова: «Работа пяти дней». Там — пять месяцев, здесь — пять дней. Вряд ли перекличка случайна. Дюрер хотел доказать кому-то, что если захочет, то напишет картину в считанные дни. Столь короткий срок кажется невероятным, если Дюрер писал эту картину в своей обычной технике, которая требовала перерывов, чтобы красочные слои успели просохнуть. Но он любил экспериментировать и, как знать, быть может, уже владел секретом сиккатива, ускоряющего высыхание краски. Быть может, пять дней — это и некоторая похвальба. Важно, однако, что Дюрер запечатлел на самой картине — она написана необычайно быстро. Уж не писал ли он ее на спор?