- Представьте, сколько клиентов привлечёт новая отрасль, - говорит Шпигель, заглядывая в бальзамирующие камеры сквозь толстые небьющиеся стёкла. - И потом, ведь это, можно сказать, «эконом-вариант», который смогут позволить себе даже скромные коллекционеры - поскольку мутанты-животные пойдут по более низкой цене, чем человеческие аналоги.
- Разумеется, - отвечаю я. - У вас есть, так сказать, начальный капитал?
- Деньги? - тревожно уточняет Шпигель.
- Образцы.
- О да! - в голосе немца слышится облегчение. - Полная лаборатория: две крысы, три собаки, она лошадь, две коровы, змея и несколько куриц.
- Откуда столько?
- Наш институт находится недалеко от фермерских поселений, а вы бы видели, чем доблестные земледельцы удобряют свои поля! - на губах Шпигеля появляется усмешка. - С тех пор, как наше правительство дало разрешение на установку новых стимулирующих башен, двухголовые собаки только что по улицам не бегают! Конечно, прогресс имеет неоспоримые достоинства, но лично мне кажется, что некоторые его стороны…м-м-м, как бы это сказать… не совсем приемлемы.
- Совершенно с вами согласен, - любезно отвечаю я, не пытаясь вникнуть в слова учёного. Когда человек собирается заработать на побочных явлениях прогресса, ему не стоит эти явления критиковать. - С животными всё понятно. Но в любом случае нужно посмотреть ваши экземпляры, сделать рекламу, оценить спрос.
- Тогда отправьте кого-нибудь со мной в Германию, и я всё покажу, - с готовностью говорит Шпигель.
- Обязательно. И как только всё уладится, ударим по рукам. Между прочим, я предлагаю вам возглавить немецкое отделение нашей фирмы.
Шпигель, кажется, готов расцеловать меня.
Простившись с ним, я возвращаюсь в кабинет. Через полтора часа наступит время обеда, и можно будет поехать домой.
Вас, наверное, интересует, почему я беру на себя решение такого важного вопроса, как расширение сферы деятельности, никого не спрашивая, хотя всё время намекаю на то, что не являюсь единственным владельцем фирмы?
Дело в том, что, хотя учредителей трое, управляю финансами я один, а мои компаньоны взяли на себя техническую сторону дела. Я не вмешиваюсь в их дела, а они - в мои.
Вы спросите, откуда такое взаимное доверие, и я отвечу: кому доверять, как не человеку, делающему для тебя деньги? Вот уже пять лет мы поддерживаем материальное благосостояние друг друга, и ещё ни разу не возникало повода для разногласий.
Разделение труда - великая вещь. Оно позволяет каждому чувствовать себя хозяином положения. Мой отец говорил: «Если хочешь убедить человека что-либо для тебя сделать, не доказывай ему, что он - колёсико, которое должно крутиться. Докажи ему, что он - колёсико, без которого ничего не будет работать».
Каждый хочет ощущать себя частью прогресса. Движение жизни создаёт впечатление деятельности, и человек думает, что способен создавать, преобразовывать, управлять. Он стремится принимать участие в ходе истории, и тот, кто позволяет ему думать, что это так, владеет им.
Шаг не имеет смысла, если не оставляет следа. Результат поступка должен быть налицо, ибо результат - это кирпичик в стене мироздания.
А любой человек хочет оставить по себе хоть какую-то память.
С тех пор, как в позапрошлом году мою машину закидали по дороге кирпичами, я езжу на бронированном автомобиле. Это тёмно-серый «Бэнтли» с тонированными окнами. Сам я вожу очень редко и держу шофёра. Он невысок, но достаточно крепок и компетентен, чтобы пользоваться оружием. К счастью, нынче убивать в целях самозащиты можно направо и налево, и я жду не дождусь, когда набравшиеся придурки полезут ко мне с обрезками труб или кастетами. Генрих клятвенно обещал мне разнести череп первому же зарвавшемуся дегенерату, так что я постоянно нахожусь в предвкушении фейерверка из ошмётков мозга. У меня тоже есть пистолет, но я ношу его не каждый день - так, по настроению. Стреляю я неплохо, но своему шофёру и в подмётки не гожусь.
Впрочем, никто не торопится бросаться под колёса моему «Бэнтли», так что здоровые развлечения, очевидно, придётся отложить до лучших времён, когда пресса окончательно настроит против меня всю общественность - тот средний класс, который считается в нашем странном мире примером для подражания.
Мой дом стоит в трёх километрах от города и со всех сторон окружён высокой оградой, вдоль которой разгуливают злобные доберманы. Я купил их на собачьей выставке в Осаке-Хонсю ещё щенками, а дрессировщик натаскал как сторожевых псов. Во дворе, разумеется, также полно всевозможных ловушек типа стальных сетей под напряжением и волчьих ям, помеченных ультразвуковыми маяками, так что собаки обходят их стороной, а дети прекрасно осведомлены о местоположении «сюрпризов». Я могу спать спокойно: никто, кроме членов моей семьи и слуг, не доберётся от ограды до дома живым - если вздумает перелезть через неё, разумеется. Для обычных посетителей устроен специальный «коридор» от ворот до крыльца, по которому можно передвигаться, не опасаясь собак. Эта зона просматривается камерами круглосуточно, а, кроме того, снабжена сканерами, подающими сигнал при попытке пронести оружие, взрывчатку или системы взлома программного оборудования. Иногда (довольно редко) возле дома появляются журналисты и пикетчики, но их я не пускаю - благо, ворота открываются дистанционно. Если же они начинают мне досаждать, вызываю полицию.
Слуги - это дворецкий Фёдор, невысокий коренастый человек, уже в летах, но весьма подвижный, и его жена - кухарка Валентина, женщина полная и добрая, но с крутым нравом, правда, сказывающимся только на муже.
- Добрый день, господин Кармин, - говорит дворецкий, открывая мне дверь. - Прикажете подавать обед? - он гордится своей должностью и старается ей соответствовать. Думаю, он искренне считает, что может заткнуть за пояс любого из английских коллег. Забавно видеть, как он пыжится, изображая сдержанность и чопорность.
- Через час, Фёдор, - отвечаю я, передавая ему пальто.
Он идёт на кухню отдавать распоряжения, и в это время из гостиной доносится грохот. Я распахиваю дверь и вижу Виктора и Еву, склонившихся над осколками бюста Калигулы.
- Пап, этот засранец разбил твоего императора! - вопит, увидев меня, Ева.
- Заткнись! - отвечаю я. - И позови Фёдора, пусть уберёт.
Виктор и Ева - мои дети, им соответственно тринадцать и четырнадцать лет, они ходят в частную школу, а в прошлом году Ева родила от брата мальчика - у него гемофилия, патологически сниженный болевой порог и зелёные глаза. Я воспитываю их один: жена развелась со мной четыре года назад, но суд оставил детей мне, потому что у меня законный бизнес, а она - ничтожество без гроша в кармане.
- Где твой щенок? - спрашиваю я Еву, когда она возвращается с Фёдором.
- Наверху.
- Один?
- Да.
- Иди к нему и не смей оставлять без присмотра!
- Да что ему сделается?
- Заткнись! - говорю я, и Ева отправляется на второй этаж, обиженно опустив голову и бормоча что-то себе под нос.
Виктор в это время пытается улизнуть, но я останавливаю его.
- Что вы здесь натворили?
- Эта сучка толкнула меня за то, что я сказал, будто у неё дурацкий цвет волос. Вот я и задел твоего Калигулу! - зло отвечает он.
- Не смей говорить плохо о сестре! - я смотрю на часы. - Тебе пора ехать на занятия по теннису, одевайся.
Виктор уходит, радуясь, что легко отделался.
Как видите, я примерный отец и гражданин, а не какой-нибудь доктор Франкенштейн, обитающий в подвале мрачного замка, и по ночам мне не снятся заспиртованные трупы или изуродованные младенцы, взывающие к отмщению. «Кровавые мальчики» - это так старо. А в мире нет ничего пошлее того, что устарело. Новая мораль - благословенная влага для любого общества, желающего выжить в условиях всё более механизирующегося быта. Когда автономные пылесосы и прочие хозяйственные машины наводнили наши дома, нам пришлось заполнять освободившееся время развлечениями, а для этого понадобилось отказаться от многих табу. Идея относительности добра и зла выступила на первый план - событие, которому следовало произойти ещё в двадцатом веке с его кровопролитными и бессмысленными войнами. К счастью, оковы всё-таки пали, и я чрезвычайно горд, что принял в этом процессе непосредственное участие.