Фёдор кивает, забирает у него пальто и вешает на вешалку возле двери, а затем отправляется на кухню.
Я же веду легавого в гостиную. Он шагает слегка вразвалку, на ходу осматриваясь.
- У вас большой дом, господин Кармин.
- Дела идут успешно.
- Да? Кажется, я слышал, некоторые страны ввели эмбарго на торговлю младенцами.
- Это нам не слишком повредит. Напротив, создаст дефицит, и мы сможем повысить цены.
- А если ваш бизнес совсем запретят?
- Ну, тогда и начнём беспокоиться. Прошу, - я указываю на большой удобный диван. - Вы курите?
- Курю, - отвечает Лемарский, пытаясь расположиться на диване сообразно цели своего визита. Поза, сочетающая достоинство, непринуждённость и строгость закона ему не удаётся, так что он довольствуется тем, что принимает строгий вид.
- Прошу вас не стесняться, - говорю я, придвигая к нему малахитовую пепельницу в виде свернувшейся змеи. - У вас есть зажигалка или попросить Фёдора принести?
- Есть, - кивает Лемарский, доставая из кармана пачку сигарет.
Он прикуривает от дешёвой пьезы и после нескольких торопливых затяжек кладёт сигарету на край пепельницы.
- Итак, - старший лейтенант открывает блокнот и достаёт из нагрудного кармана пиджака ручку. - Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Августом Шпигелем?
Я закатываю глаза к потолку, делая вид, что вспоминаю.
- Так сразу дату не назову. Мне нужно спросить секретаршу. Она записывает всех посетителей моего офиса.
- Вы не могли бы ей позвонить? - спрашивает Лемарский.
- Конечно. Прямо сейчас?
- Нет, зачем же? Давайте сначала разберёмся с обстоятельствами, при которых произошло ваше знакомство с герром Шпигелем.
- Дело было так: я сидел в офисе, когда секретарша - её зовут Мила - связалась со мной по внутренней связи и сказала, что пришёл некий человек и хочет меня видеть. Он представился профессором немецкого университета. Этот господин не был записан на приём, поэтому я спросил Милу, как он выглядит. Видите ли, в офис иногда заходят репортёры, а общение с ними не доставляет мне удовольствия.
Лемарский понимающе кивает.
- Секретарша сказала, что посетитель напоминает священника из приходской школы.
- Ваша секретарша посещала приходскую школу? - перебивает полицейский.
- Да, старший лейтенант, - я улыбаюсь. - Меня тогда это тоже удивило.
- Хорошо. Что было дальше?
- Я решил рискнуть и велел Миле впустить этого человека. Он зашёл и сразу спросил, интересуют ли меня трупы.
Лемарский снова пялится на мою переносицу. Взгляд у него становится сонным - или мне это только кажется.
- Разумеется, я ответил «да». Словом, он предложил мне выгодную сделку. Она уже не является промышленной тайной, поскольку я сам дал объявление в газету, раскрывающее её смысл, поэтому могу сказать вам, в чём заключалось предложение Августа Шпигеля.
- Будьте добры.
Входит Фёдор с подносом и ставит перед легавым чашку с дымящимся кофе.
- Спасибо, - кивает Лемарский. - Пахнет роскошно.
- Не за что, - отвечает дворецкий. - Что-нибудь ещё?
Я вопросительно смотрю на Лемарского, тот отрицательно качает головой.
- Иди, Фёдор, - говорю я, и дворецкий уходит.
Старший лейтенант делает маленький глоток. Его сигарета, зажатая между указательным и средним пальцами, подрагивает.
- Так вот, - говорю я, - господин Шпигель хотел продать мне идею торговать мутантами животных. Мне эта мысль понравилась, и я предложил ему возглавить завод по изготовлению данной продукции. Собственно, мы уже построили его в Германии.
- Почему вы просто не купили идею?
- По нескольким причинам. Во-первых, мне хотелось завоевать немецкий рынок и иметь завод именно там, чтобы не экспортировать товар из Киберграда. Во- вторых, немцу легче руководить заводом в Германии, чем русскому. В-третьих, мне казалось, что, если немецким заводом будет руководить немец, да ещё и автор идеи, то его соотечественники не воспримут это как покушение на свою мораль и нравственность, а будут считать наш товар своим собственным изобретением.
- Понятно, - Лемарский кивает и затягивается сигаретой. - Расскажите, как развивались ваши отношения с Августом Шпигелем.
- Через некоторое время, когда завод уже был почти построен, я отправился в Германию для ревизии. Господин Шпигель пригласил меня остановиться у него, и я согласился. В течение недели я жил в его доме, занимаясь делами фирмы.
- В чём заключалась ваша ревизия?
- Я проверял бухгалтерские книги.
- Нашли какие-нибудь нарушения?
- Нет, никаких.
- Разобравшись с делами, вы сразу вернулись в Киберград?
- Нет, господин Шпигель пригласил меня принять участие в охоте, которую он устраивал для своих друзей.
- Вы согласились, надо полагать?
- Да.
- А потом уехали?
- Совершенно верно.
- Господин Кармин, я должен спросить: вы ссорились с Августом Шпигелем?
Я качаю головой:
- Нет, никогда. Мы были деловыми партнёрами и не имели поводов для ссор.
- Можно ли сказать, что вы были друзьями?
- Нет. Как я уже сказал, нас связывал только бизнес.
- Понятно, - Лемарский допивает кофе и ставит чашку на край стола. - А до того дня, когда Господин Шпигель пришёл к вам в офис, вы с ним никогда не встречались?
- Никогда.
- Хорошо, господин Кармин, на сегодня это всё. Но, возможно, по ходу следствия нам придётся задать вам ещё несколько вопросов, - Лемарский встаёт, собираясь уходить.
Я поднимаюсь, чтобы его проводить.
- Всего доброго, - говорит полицейский, когда мы подходим к двери.
Он снимает с вешалки пальто.
- До свидания, - отвечаю я.
Старший лейтенант выходит. Пока он шагает по дорожке, я успеваю разглядеть его автомобиль - тёмно-синий «Форд». Не новый, но и не старый. Куплен года три назад.
У этого полицейского явно большие амбиции. Наверняка, он захочет приплести меня к этому делу, а значит, начнёт копать. Надо быть настороже.
Многие обрадуются, если станет известно, что я имею отношение к исчезновению или даже смерти одного из обитателей виртуальности. Люди, которые устраивают демонстрации перед офисом моей фирмы и пишут обличающие статьи в газеты, ухватятся за возможностью в очередной раз облить меня грязью.
Дешёвые журналы, помешанные на сенсациях и иллюзии собственной значимости, изображают меня заспиртованным в огромной банке вместе с моим рабочим столом, телефоном и прочей дребеденью. Они печатают эти карикатуры, желая продемонстрировать свою лояльность общепринятой морали и обозначить, по какую сторону баррикад находятся. Своими гнусными картинками они намекают на то, что меня ждёт та же участь, что и мои творения. Но те, кого я продаю, никогда со мной так не поступят. Потому что мертвы. Зато многие получают от меня предметы своих желаний, я превращаю их мечту в реальность. Я делаю для них даже больше: дарю им мечту, а потом воплощаю её. Делаю предложение, порождая тем самым спрос. Я позволяю людям думать, будто служу их пристрастиям, в то время как заставляю их работать на мою индустрию.
Когда мы начинали, у нас не было конкурентов. Не существовало норм, понятий и представлений о том, каким должен быть предлагаемый нами товар. Мы творили его из ничего на пустом месте на глазах у всех. Ничто не ограничивало наших фантазий, мы чувствовали себя художникам, стоящими на пороге открытия нового направления в искусстве. Мы были авангардистами.
Красота условна и аморфна, а значит, фактически, не существует. Возьмём «Мону Лизу» Леонардо да Винчи. Меньше всего она похожа на женщину, способную вызвать желание. Рахитичный лоб, отсутствие бровей, мощные плечи - и всё это на фоне тончайшего, практически ажурного итальянского пейзажа. Тем не менее её лицо является выверенным эталоном женской красоты. Можно представить, как да Винчи ползал по холсту с линейкой и штангенциркулем, пытаясь воплотить идеальные пропорции.