Фадук весь внимание. По его лицу не скажешь, верит он мне или просто ждёт, когда я, наконец, скажу, что конкретно мне нужно.
— Этот киборг не остановится, даже если я уничтожу его виртуальную личность.
Клерк слегка вздрагивает: ассасины не любят, когда клиенты говорят при них о своих будущих жертвах. Конечно, они никого не выдадут, но такие вещи их напрягают.
— Поэтому, — быстро заканчиваю я, — мне нужно выжечь терминал, с которого он заходит.
Пауза. Фадук смотрит на меня, его лицо неподвижно, однако я буквально слышу, как у него в голове с бешеной скоростью крутятся шарики.
— Но это же убийство, — наконец, поизносит он на удивление спокойно. — Киборг лишится собственных мозгов, — клерк думает, что я этого не понимаю.
— Само собой. Именно этого я и добиваюсь.
— Реального убийства? Смерти не только в виртуальности, но и в действительности?
— Да.
Фадук поднимает тонкие, изогнутые полумесяцем брови и несколько секунд разглядывает меня, а затем открывает стоящий на столе терминал.
— Мне нужно послать запрос, — говорит он. — Это займёт не больше минуты.
Я киваю: мол, валяй.
Фадук копается в терминале — видимо, сносится с начальством. Он печатает, затем внимательно читает полученный ответ.
Похоже, кто-то из высших ассасинов даёт добро, потому что клерк поворачивается ко мне с вежливой улыбкой на смуглом лице.
— Придётся заплатить не только виртуальные кредиты, — сообщает он мне.
— Само собой, — отвечаю я, стараясь не показать, какое облегчение испытал.
К тому, что ассасины потребуют настоящих денег, я был готов: товар подобного уровня стоил не только кредитов, использующихся в Киберграде. К счастью, с моим реальным банковским счётом все в порядке.
— Сколько? — спрашиваю я.
Он быстро производит подсчёты на терминале.
— Десять тысяч настоящих денег и сто тысяч виртуальных кредитов.
— Товар с правом на бесконечное копирование? — уточняю я.
— И индивидуальный ценз, — кивает Фадук.
Деньги большие, но оно того стоит. Если не пригодится против киборга-убийцы, может понадобиться потом. В крайнем случае, перепродам. Надо будет только заплатить ассасинам за изменение ценза — программы, которая позволяет пользоваться вирусом только мне.
— Я согласен. Когда будет готово?
— Послезавтра, — обещает Фадук.
— Отлично, — я встаю. — Нужно внести предоплату?
— Да, половину, — клерк разворачивает терминал ко мне.
Я вставляю кредитку и перевожу на указанный ассасином счёт пятьдесят тысяч кредитов и пять тысяч реальных денег. Поскольку виртуальность связана с Сетью, в ней можно управлять любыми счетами, так что это не проблема.
— Благодарю, — говорит Фадук, проверяя состояние счета Аламута. — Самовывоз или прислать вам посылку?
— Лучше посылку.
— Как угодно.
Я выхожу из кабинета. Клерк не провожает меня — здесь это не принято. Дивы по-прежнему таращатся на меня в полутьме: не пытаюсь ли я вынести то, за что не заплатил. Но я чист, как дитя, и спокойно прохожу мимо них по коридору.
Покинув башню, ступаю на мост и добираюсь до автомобиля.
Защитные системы замка скрыли мой визит, так что безопасники не знают, кто посещал Аламут. Разве что они следят за пространством вокруг башни, но это маловероятно, да и ассасины наверняка как-то позаботились об этом. Может быть, воронье, кружащее над замком, создаёт помехи, или применяется ещё какой-то способ, но до сих пор Конторе не удавалось вычислить клиентов Аламута.
Я еду домой, в свой особняк. Собственно, бортовой компьютер знает дорогу, и необходимость вести машину отсутствует, так что я вызываю в сознании меню. Выбрав «Выход», отключаюсь от виртуальности, стаскиваю с себя шлем и комбинезон, отправляюсь в душ, затем — в кровать. Ужасно хочется спать, и я проваливаюсь в объятия Морфея, едва голова касается подушки.
Глава 8
Мария бросила меня из-за того, что я якобы наживаюсь на смерти. Именно она открыла мне печальный факт, что люди редко приносят друг другу радость, даже если любят друг друга.
Можно сколько угодно рассуждать о любви и гармонии семейных отношений, но зачем? Мы потеряли свой рай ещё на заре времён, и с тех пор цепляемся за минутные радости, а потом оглядываемся назад и не можем понять, на что растратили жизнь.
Человек обречён на одиночество. Только он понимает себя, только он любит себя, только наедине с собой он в безопасности.
В зелёных глазах моего внука я вижу равнодушие. У него нет привязанностей, он никого не любит и не жалеет. И я завидую ему — потому что это делает его сильнее меня.