«Вот почему так мало людей знают Лос-Анджелес», — подумал Майло. Прожив здесь два года, он все равно чувствовал себя так, словно приехал вчера.
Элмер Жакетт все время передвигался на своих двоих, поскольку у него не было машины. Он проходил расстояние от ночлежки в Восточном Голливуде до западной границы центрального района, собирая пустые жестяные банки, бутылки и прочий хлам, который потом пытался обменять на талоны на бесплатный суп. Как-то раз ему посчастливилось подобрать работающие часы — он думал, золотые, но оказалось, что это лишь покрытие, однако ему заплатили за них десять долларов в лавке ростовщика на Саут-Вермонт.
Он сразу заметил тело — да и как не заметить с такого близкого расстояния, такое белое при свете луны, да еще особый запах, а ноги девушки были согнуты в коленях и расставлены… ну вот, сосиски с бобами, которые Элмер съел на ужин, и попросились на свободу, как только он все это увидел.
Жакетту хватило ума отбежать на пятнадцать футов от тела, где его и вырвало. Когда прибыла полиция, он с извиняющимся видом продемонстрировал останки своего обеда и сказал, что ему не нужны неприятности. Ему шестьдесят восемь, и в последний раз его привлекали к ответственности пятнадцать лет назад, он больше не хочет иметь проблем с полицией. И вообще ни с кем.
Да, сэр.
Нет, сэр.
Да, сэр.
Его решили задержать до тех пор, пока не прибудут следователи. И вот они наконец появились. Жакетт стоял около одной из полицейских машин, кто-то на него указал, и детективы подошли к нему, оказавшись в самом центре ослепительно яркого света, который теперь заливал все вокруг.
Два типа. Тощий, седой, по всему видать, деревенщина, в давно вышедшем из моды костюме из вискозы, и темноволосый, приземистый паренек в зеленом пиджаке, коричневых штанах и уродливом красно-коричневом галстуке. Глядя на него, Элмер подумал, что полиция теперь, похоже, одевается в лавках старьевщиков.
Сначала детективы подошли к телу. Тот, что постарше, бросил на него взгляд, поморщился, и на лице у него появилось раздражение. Как будто его оторвали от важного дела.
А толстый вел себя иначе. Едва посмотрел на труп и тут же отвернулся. У него была плохая кожа, и он побелел как полотно, а потом принялся тереть рукой лицо и никак не мог остановиться.
Потом он весь напрягся, и Элмер решил, что, кажется, пришла и ему пора расстаться с ужином.
Интересно, подумал Элмер, давно ли он работает в полиции и сумеет ли сдержать рвоту? А если все-таки не сумеет, хватит ли ему сообразительности отойти подальше от тела, как сделал сам Элмер.
Потому что этот детектив был явно зеленым новичком.
ГЛАВА 6
В Азии было проще.
В войне, даже самой жестокой, нет ничего личного: людей, точно пешки, передвигают по игровому полю, ты стреляешь по теням или жалким хижинам, делая вид, что в них никого нет, и каждый день надеешься, что не будешь той самой фигурой, которую сбрасывают с доски. Как только человек получает статус Врага, ты можешь совершенно спокойно стрелять ему в ноги, вспороть живот или сжечь напалмом его детей — тебе даже имени его знать не нужно. В самые мерзкие мгновения войны ты знаешь, что потом все будет хорошо — достаточно вспомнить Германию, да и всю остальную Европу.
Его отец, родившийся в Омахе, дружбу с фрицами считал возмутительным непотребством. Всякий раз, когда папаша Майло видел «вонючего хиппи в гитлеровской машине, похожей на жука», он поджимал губы и хмурился. Но Майло достаточно хорошо разбирался в истории, чтобы понимать: мир так же неизбежен, как война, и, хотя это кажется совсем уж неправдоподобным, когда-нибудь американцы будут отправляться в отпуск в Ханой.
Раны, нанесенные войной, рано или поздно затягивались, потому что в них не было ничего личного. Да, конечно, вряд ли он когда-нибудь забудет то жуткое ощущение, которое испытал, когда кишки выскальзывали из его пальцев, но воспоминание наверняка потускнеет…
Но такое… это было очень личным. Превратить человека в кусок мяса, в мусор, лишить его всего человеческого…
Майло сделал глубокий вдох, застегнул пиджак и заставил себя еще раз взглянуть на труп. Сколько же ей лет — семнадцать или восемнадцать? Только руки гладкие и белые, безупречные, были не перепачканы кровью. Тонкие пальцы, ногти с розовым лаком. Судя по всему — хотя сказать наверняка очень трудно из-за того, что с ней сотворили, — девушка была хорошенькая.
Ни капли крови на руках. Она даже не пыталась защищаться…