— Если он это сделал, то все в порядке. Он хочет помочь. А я просто хочу, чтобы ты обязательно рассказала мне, что чувствуешь ты. Ведь звезда в нашем шоу — это ты, Мелисса.
Она сказала:
— Он велел мне сидеть прямо, говорить четко и рассказывать правду.
— Правду о том, что тебя пугает?
— Угу. И тогда вы, может быть, сможете мне помочь.
С ударением на «может быть». Я почти слышал голос Датчи.
Я сказал:
— Прекрасно. Датчи, очевидно, очень умный человек и с большой заботой относится к тебе. Но когда ты приходишь сюда, то становишься самой главной. И можешь говорить, о чем захочешь.
— Я хочу говорить о ворах и бродягах.
— Ладно. Тогда именно этим мы и займемся.
Я подождал. Она ничего не говорила.
Я спросил:
— А как выглядят эти воры и бродяги?
— Это не настоящие воры, — сказала она опять пренебрежительным тоном. — Они в моем воображении. Понарошку.
— Как они выглядят в твоем воображении?
Снова молчание. Она закрыла глаза. Руки яростно месили свой комок теста, тело начало слегка раскачиваться, а лицо сморщилось. Казалось, она вот-вот расплачется.
Я наклонился ближе к ней и сказал:
— Мелисса, нам не обязательно разговаривать об этом прямо сейчас.
— Большие, — сказала она, не открывая глаз. Но слез не было видно. Я понял, что напряженное выражение лица было не предвестником слез, а свидетельством интенсивной попытки сосредоточиться. Ее глаза под закрытыми веками бегали с невероятной быстротой.
Погоня за образами.
Она сказала:
— Он большой… в такой большой шляпе…
Внезапное прекращение движения под веками.
Ее руки расцепились, плавно поднялись вверх и стали описывать широкие круги.
— …и в длинном пальто, и…
— И что еще?
Руки перестали описывать круги, но остались в воздухе. Рот слегка приоткрылся, не издав, однако, ни звука. Лицо приобрело расслабленное выражение. Сонное.
Гипнотическое.
Спонтанная гипнотическая индукция?
Встречается нередко у детей ее возраста: маленькие дети с легкостью пересекают границу между реальностью и фантазией, причем наиболее смышленые из них часто являются наилучшими субъектами гипноза.
Добавьте к этому одинокое существование, которое описывала Айлин Уэгнер, и я мог себе представить, как она регулярно смотрит кино у себя в голове.
Только иногда там показывают фильмы ужасов…
Ее руки упали обратно на колени, нашли друг друга и вновь начали катать и месить свой комок теста. На лице осталось выражение человека, находящегося в трансе. Она молчала.
Я сказал:
— На воре большая шляпа и длинное пальто. — Бессознательно я заговорил тише и медленнее. Подлаживаясь под нее. Лечение — это тоже парный танец.
Напряженность. Никакого ответа.
— Что-нибудь еще? — мягко спросил я.
Она молчала.
Сработала моя интуиция. Что-то вроде научной догадки, возникшей на почве множества других сорокапятиминутных сеансов.
— У него есть еще что-то, помимо шляпы и пальто? Так, Мелисса? Он что-то держит в руке?
— Мешок. — Едва слышно.
Я сказал:
— Да. У вора с собой мешок. Для чего он?
Ответа нет.
— Чтобы класть туда вещи?
Ее глаза резко распахнулись, а руки шлепнули по коленям. Она опять начала раскачиваться, все сильнее и быстрее, держа голову напряженно, словно ее шея была лишена подвижных сочленений.
Я наклонился и коснулся ее плеча. Птичьи косточки под хлопчатобумажной тканью.
— Ты хочешь поговорить о том, что он кладет в этот мешок, Мелисса?
Она закрыла глаза и продолжала раскачиваться. Потом вздрогнула и обхватила себя руками. Слезинка прокатилась у нее по щеке.
Я снова дотронулся до ее плеча, достал бумажную салфетку и вытер ей глаза, наполовину ожидая, что она отпрянет. Но она позволила мне промокнуть ей глаза.
Первый сеанс прошел драматически, настоящий фильм недели. Но, пожалуй, пока хватит, нельзя торопить события — так можно поставить под угрозу все лечение. Я попромокал еще немного, размышляя, как бы спустить все на тормозах.
Она зарубила эту идею одним-единственным словом:
— Детей.
— Вор сажает в мешок детей?
— Угу.
— Значит, на самом деле это не вор, а похититель детей?
Она открыла глаза, встала, повернулась лицом ко мне и протянула руки, сложенные как бы для молитвы.