Ее мать сказала:
— Иди-ка сюда, малышка. — И шагнула к ней, протягивая руки. Прижала Мелиссу к себе. Пользуясь своим преимуществом в росте, стала покачивать ее, гладить ее длинные волосы.
Мелисса отступила назад и посмотрела на меня с раскрасневшимся лицом.
Джина Рэмп продолжала:
— Со мной будет все в порядке, малышка. Ты беги.
Мелисса проговорила срывающимся голосом:
— Желаю приятной беседы. — Оглянувшись еще раз, она вышла из комнаты.
Дверь она оставила открытой. Джина Рэмп подошла и закрыла ее.
— Прошу вас, усаживайтесь поудобнее, доктор, — сказала она, снова наклонив голову так, чтобы видна была только здоровая сторона лица. — Хотите кофе? — Жест в сторону фарфорового сервиза.
— Нет, благодарю вас. — Я сел на один из стульев. Она вернулась на прежнее место. Села на самый край, держа спину прямо, скрестила ноги в щиколотках, руки положила на колени — точно в такой же позе вчера у меня дома сидела Мелисса.
— Ну вот, — сказала она и опять улыбнулась. Наклонилась вперед, чтобы поправить одну из чашек на столе, и занималась этим дольше, чем было нужно.
Я поспешил нарушить тишину.
— Приятно видеть вас, миссис Рэмп.
Выражение огорчения вступило в борьбу с улыбкой и победило.
— Наконец-то, да?
Прежде чем я успел ответить, она сказала:
— Я не такой уж невыносимый человек, доктор Делавэр.
— Конечно, нет, — подхватил я. Получилось слишком резко. Она вздрогнула и посмотрела на меня долгим взглядом. Что-то такое в ней — в этом доме — выбивало меня из колеи. Я откинулся на спинку стула и прикусил язык. Она переменила ноги и повернула голову, словно в ответ на указание режиссера. Теперь я видел только ее правый профиль. Она сидела напряженная и настороженно-вежливая, словно Первая Леди во время телеинтервью в прямом эфире.
Я сказал:
— Я пришел сюда не для того, чтобы судить вас. Нужно поговорить об отъезде Мелиссы в университет. Вот и все.
Она плотнее сжала губы и покачала головой.
— Вы так много помогли ей. Вопреки мне.
— Нет, — возразил я. — Благодаря вам.
Она закрыла глаза, втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы и впилась ногтями в колени под серым платьем.
— Не беспокойтесь, доктор Делавэр. Я прошла долгий путь. Я могу выдержать и суровую правду.
— Правда, миссис Рэмп, состоит в том, что если Мелисса выросла в замечательную девушку, то это произошло в значительной мере благодаря тому, что дома ее очень любили и поддерживали.
Она открыла глаза и медленно покачала головой.
— Вы добры ко мне, но правда состоит в том, что, даже зная, что не выполняю свой материнский долг по отношению к ней, я не могла вытащить себя из… из этого. Кажется таким слабоволием, но…
— Я знаю, — перебил я. — Состояние тревоги может парализовать человека не хуже, чем полиомиелит.
— Состояние тревоги, — повторила она. — Как мягко сказано. Это больше похоже на смерть. Которая приходит снова и снова. Как будто живешь на улице Смерти, никогда не зная… — Она повернулась, и мелькнула полоска поврежденной плоти. — Я чувствовала себя, словно в мышеловке. Такой беспомощной, несостоятельной. И продолжала ничего не делать для нее.
Я молча слушал.
Она продолжала:
— Вы знаете, что за тринадцать лет я не была ни на одном родительском собрании? Не аплодировала школьным спектаклям, не сопровождала класс на экскурсии и прогулки, не встречалась с матерями тех немногих детей, с которыми она играла. Я не была ей матерью, доктор Делавэр. В истинном смысле этого слова. Она должна была за это на меня обидеться. Может, даже и возненавидеть.
— Она что, дала вам это понять когда-нибудь?
— Нет, что вы! Мелисса добрая девочка, да и чрезмерная почтительность мешала ей назвать вещи своими именами. Хотя я и пыталась вызвать ее на это.
Она снова наклонилась вперед.
— Доктор Делавэр, она напускает на себя храбрый вид — ей кажется, что она всегда должна быть взрослой, всегда вести себя, как подобает настоящей маленькой леди. И все это из-за меня, из-за моей слабости. — Она коснулась больной стороны лица. — Я заставила ее повзрослеть раньше времени, я украла у нее детство. Поэтому знаю, что обиды и гнева не может не быть. Они есть — закупорены глубоко внутри.