О наркотиках я не знаю практически ничего. Я пробовал марихуану, гашиш, кокаин, амфетамин и экстази. На этом мой скромный опыт заканчивается. Алкоголь и сигареты, понятное дело, во внимание не берем. Кое-что о наркотиках я знаю из книг. А вообще, калипсол, салутан, тарен, циклодол – словечки, которые раньше всегда вызывали у меня мерзенькое чувство. Друзья-приятели, знавшие про целый букет болезней у моей бабушки, время от времени спрашивали, имеется ли что-нибудь подобное в нашей домашней аптечке. Точно помню, что был салутан, но, как примерный сын, внук и друг, никогда даже не пытался вырыть из пластмассовой коробочки заветных пузырьков. Люди, "опустившиеся до глотания колес", вызывали противоречивые чувства – жалости и легкого презрения. Героина в Архангельске тогда не было, а анаша воспринималась, как детская забава (до того момента, как я чуть из свидетелей по делу о распространении не стал подозреваемым).
Однажды ползая по www.high.ru, выясняя, чем фен отличается от скорости (выяснилось, что ничем: и то, и то – производные от амфетамина), узнал, что одно из сленговых названий кетамина (калипсол) – Special K. Так вот, оказалось, в честь чего названа моя любимая песня одной из моих любимых групп Placebo. Сразу припомнился Liquido "Narcotic" ("My cocaine") и Pyogenesis "Twin ale blood" ("Just hold on to real XTC"). Битловская Lucy in the sky with diamonds не считается. "Day's dawning, skins crawling" . Если бы я не был латентным гомофобом, то обязательно влюбился бы в вокалиста британской группы Placebo Брайана. Если бы Брайан был 100%-ным гомосексуалистом (насколько я знаю, он – би), то эту строчку из всем известной песенки Pure morning можно было бы посчитать опасениями Брайана за свое очко и перевести как "скинхэды крадутся", а так это, скорее всего, лишь дурацкие мурашки по коже. Впрочем, у Сакина и Спайкера я читал, что настоящие британские скины как раз пидарасы.
Хотя, конечно, никакие Placebo не педерасты. Плацеба – пустая оболочка глэм-рока как направления скорее визуального, наполненная практически любым музыкальным содержимым. И Дэвид Боуи не педераст, а экспериментатор, и кто мне еще хоть раз напомнит, что он перся в очко с Миком Джаггером, получит тяжелым ботинком по яйцам.
Кстати, о Сакине и Спайкере. "Больше Бена" я проглотил за ночь. Полукриминальные похождения двух подонков в Туманном Альбионе. Книжица в мягкой обложке из серии "Птюч-Connection", чтиво для метро, изобилующая искусственным сленгом, зато с аннотацией самого Славы Курицына. Подонки Спайкер и Собакка, слава богу, к "уйопкам" с Udaff.com никакого отношения не имеют, письменную речь до безобразия не коверкают, но и откровений никаких от них ждать не стоит. Подонки, завсегдатаи "Серны", обыкновенные яппи с панковскими замашками, "прожигатели жизни", горбатящиеся в конторах и офисах за деньги, которые можно пропить или проторчать. С рыльцами в пушку, которые в скором будущем грозятся стать третьим подбородком, в душе романтичные и слезливые. Книжицу я мог бы посчитать едва ли не за госзаказ, если бы тематика не была самому так близка – написана от сердца и до противного правдиво. Приглядитесь, тот бомжеватого вида колдырь, который время от времени ночует на вашей лестничной площадке, никого вам не напоминает? "Подонковская субкультура" в реальности не существует (впрочем, авторы и сами скорее к этому склоняются), существуют иксовики, лузеры, просто потерянное поколение, не оправившееся от разбитых юношеских любовей, или не желающее входить в пору взрослой ответственности за свою взрослую жизнь. Хотя, если вам это нравится – так называться, или когда вас называют подонком – ветер "в туз".
Вызывает удивление то, что рецензент был Курицын. Его "Матадор на Луне", "экстремальный роман", названный критиками провокационным, оказался чернушной поделкой в стиле многосерийных похождений Штирлица в книжке "Как размножаются ежики". Интернетовский лубок, "падонкаффскае" "жы", пидарасы и русофобы уже несколько навязли на зубах, так, что нет сил улыбаться даже нескольким по-настоящему удачным аллюзиям.
И модный Мураками тоже не радует. Его "Пинболл 1973" возвращает меня в осенний Мумидален. Я буксую и силюсь вспомнить старые бесполезные сны. Без толку. Сигаретный дым притаился где-то над люстрой, в воздухе чувствуется запах крепкого табака. Читается через силу. Мураками – пресная жвачка, которую жалко выплюнуть, но уже лень шевелить челюстями. Оставшаяся сотня страниц – еще на час. Потом послесловие переводчика и обязательная фотография автора на заднике обложки.
Немного хочется есть и не хочется – вкус у еды такой же пресный. Проверяю, плотно ли лежит телефонная трубка, хотя во втором часу ночи мне уже никто не позвонит. А в холодильнике бутылка пива и недоеденная банка маслин. Я не люблю маслины.
Старик-бармен поправил седые, но все еще густые волосы, механическим движением затушил давно потухшую сигарету о край высокой модерновой пепельницы и принялся методично протирать стаканы. Вопреки кодексу барменов, он позволил себе выпить немного виски. В голове приятно шумело. Посетителей в баре почти не было.
Древние вентиляторы месили сизый дым под потолком, ненавязчивая музыка 80-х прошлого века не приглушала разговора молодой парочки, которая сидела совсем недалеко от стойки бара. Молодой человек нервно курил и что-то доказывал. Впрочем, слов разобрать старику не удалось, да он и не пытался вникать в суть монолога. Девушка сидела безучастно, лишь иногда потягивала свой свежевыжатый грейпфрутовый сок со льдом через соломинку и смотрела в стол. Было в этой парочке что-то несуразное, негармоничное. Молодой человек приходил сюда довольно часто. Иногда с приятелями, иногда один. Девушку старик видел в первый раз.
Потянулся еще за одной сигаретой, закурил.
В первый раз он уловил некоторый дух упадка, когда пришлось закрыть отель. Постояльцев у него не было давным-давно, и он сдал помещения под какой-то архив никому не нужных бумаг, которые так и не удосужились перевести в цифровой формат, полностью сконцентрировав свою деятельность на баре. Доход бар приносил ровно такой, чтобы старый одинокий человек ни в чем себе не отказывал в меру своих старых одиноких привычек.
Дух упадка – странная метафора, но именно так старик определял общую атмосферу, царившую вокруг него. Дух, который все более распространялся с перемещением заведения по временной шкале. Бар увядал с каждой упавшей волосинкой с его головы, с каждой новой морщинкой на лбу.
Одна из тональностей аккорда ненавязчивого гомона оборвалась. Молодой человек замолчал. Спустя пару секунд встал и вышел в сумерки набухающей ночи. Девушка посидела еще с минуту и с тем же безучастным выражением лица последовала за ним.