Миф и загадка Прекрасной Дамы могли возникнуть и сохраниться столь надолго лишь благодаря предельной размытости в каждой строке этой книги. Первое же отчетливо произнесенное слово тут же и убило бы его Прекрасную Даму. Но он всегда говорил о ней так, будто уже находился за чертой человеческой речи, будто пытаясь рассказать несказанное, будто за каждым его словом гнездились загадки всех на земле сфинксов.
Какое, спросите вы, отношение имеет все сказанное к нашей истории? - Самое непосредственное. Беда Любы Менделеевой в том, что ей пришлось стать одновременно инструментом и полигоном для изготовления и апробации нового поэтического языка. Какая теперь разница - Стихи ли эти вышли из писем к ней, письма ли были калькой со Стихов? И в том, и в другом случае ее изначально искренняя душа была превращена в испытательный стенд.
И результативно проверенное на ней было предложено всей России. И Россия очумела. Точно так же, как совсем недавно сама Люба.
Назначенная в Прекрасные Дамы, постепенно она сделалась его капиталом. О чем бы ни пел - о закатах, об облаках, о лесах - он пел о ней. В хорошем смысле слова заводной, Блок не заметил, как поселился в собою же измышленном мире. Окружающее его реальное осталось снаружи. В его мире были теперь только он и Она. Вся жизнь человечества постепенно стала «суетными мирскими делами». От которых чем дальше, тем лучше - избраннику не должно быть дела до земного.
Еще подростком Блок любил повторять строчку «Утратил я давно с юдолью связь». Юдоль - какое сладкое, удобное обозначение всего лишнего! Подобным же пренебрежением к юдоли Блок наделил и свою Прекрасную Даму. Годы пройдут прежде, чем он заметит, что забыл испросить на это ее согласия. Вернее, ему казалось, что он спрашивал - в тех самых письмах. Теперь же, когда его религия-мифология состоялась и утвердилась, Люба была идол. А это больше обычной розовощекой и золотоволосой девушки - много больше. Наш Блок-актер просто заигрался в Блока-поэта, а Блок-мужчина обнаружил это слишком поздно. Что и подтвердит сам же спустя годы: «Началось то, что «влюбленность» стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо».
Только вот ведь какая неувязочка получается: мы - о любви, а для него это была всего лишь «влюбленность». Да еще и в кавычках. Об этих самых кавычках мы с вами и толковали давеча, поминая Фауста.
«Стихи о Прекрасной Даме» - ярчайший образчик художнической сублимации. Сублимация в них всюду. Сублимации в них больше, чем даже самих стихов. Ее в них настолько много, что Блок не заметил, как расплатился за свое поэтическое могущество способностью любить безо всяких кавычек.
Похоже, ближе других современников подобралась к проникновению в эту Блокову тайну дотошная - в самом, поверьте, необидном смысле этого слова - Зинаида Гиппиус. Она вспоминала, как незадолго до венчания поэта, весной 1903-го, спросила его:
- А Вы как думаете, Вы женитесь, Александр Александрович?
- Да. Думаю, что женюсь, - ответил тот почти сразу, и добавил, - Очень думаю.
А год спустя у Гиппиус с Блоком снова случился разговор по душам. А по душам - значит о поэзии. А о поэзии - значит о его Прекрасной Даме. И Зинаида Николаевна задала еще один точный, будто специально для нас, вопрос:
- Не правда ли, ведь говоря о Ней, вы никогда не думаете, не можете думать ни о какой реальной женщине.
«Он даже глаза опустил, точно стыдясь, что я могу предлагать такие вопросы:
- Ну, конечно, нет, никогда».
Конец цитаты.
И это ужасная правда. К тому моменту поэт УЖЕ точно знал, что Любовь Дмитриевна Блок всего лишь «реальная женщина». И он с облегчением - мы просто уверены, что именно с облегчением - поделился своей тягостной тайной с первым. о нет, не с первым встреченным - с первым догадавшимся.
И последнее...
«Купил сегодня Блока - III том..., - читаем мы у известного тогда поэта и стиховеда С.П.Боброва, - Психология совершенно пьяного, блюющего и матерно сквернословящего человека - есть ли психология человека?.. Все-таки ужасная книга Блока - не стихи, а кровохарканье какое-то.». И вслед за этим - поразительной правдивости и оправдательности слова: «А Блок сделал много для меня - он позволил мне не страдать тем, чем страдал сам». И попробуйте не углядеть за этим признанием простейшего из смыслов: гордыня, алтарю которой прослужил поэт весь свой недолгий век, сжалилась над этим мучеником и обернулась-таки крестом, распятым на котором мы и знаем Блока. Всю жизнь проревновавший жену к сцене, а сцену к жене, этот актер блестяще сыграл роль, отведенную ему величайшим из драматургов - роль спасителя для тех, кто не знает дороги в храм. Попы и поэты служат одному богу.