Казалось, Луиза и Александр, умевший пленять окружающих, не хуже записных кокеток, созданы друг для друга. Екатерина не льстила внуку, когда называла его красавцем; в свои пятнадцать лет он действительно был прекрасен. Высокий, стройный, с длинными белокурыми волосами, он отличался изяществом манер и ловкостью движений. Голубые глаза сияли небесной чистотой в минуты веселого настроения, или глубоко темнели, если на него нападала задумчивость; частые вспышки нежного румянца оживляли мраморную белизну женственного лица, особую прелесть которому придавала улыбка. Александр знал свою красоту и любил пощеголять в бабушкином салоне в прекрасно сидевшем на нем костюме. Один не в меру усердный придворный даже высказал Екатерине, что от этого брака двух ангелов должны родиться ангелы. Ему, как и императрице, следовало знать, что ангелы не созданы для браков, во всяком случае, для счастливых.
12 декабря Александру исполнилось шестнадцать лет. В этот день государыня позволила ему носить взрослый галстук. Ободренный этим признанием своего возмужания, он сделался смелее с Луизой, начав обходиться с ней, как с невестой. Он уже вел себя как опытный придворный: чтобы вызвать милостивое отношение императрицы к своей избраннице, он незаметно (как ему казалось) подталкивал ее поближе к «доброй бабушке», которая, видя эти маневры, благосклонно улыбалась. Екатерина, уверенная в успехе сватовства, писала Румянцеву: «Мы примем меры к приведению в православие принцессы, которое может состояться публично после Пасхи, после чего последует и обручение. Что же касается свадьбы, то ввиду крайней юности их обоих, я отложу ее, если будет возможно, еще на некоторое время, но эта отсрочка, судя по ходу дела, не будет продолжительна».
В январе 1793 года было получено официальное согласие родителей Луизы на брак с великим князем Александром. Ее немедленно начали учить русскому языку и православным догматам (уроки Закона Божьего ей преподавал архимандрит новгородского Антониева монастыря Иннокентий). В этих занятиях прошла весна. 9 мая, в день празднования памяти святого Николая-чудотворца, в большой церкви Зимнего дворца, совершилось миропомазание Луизы, которая была наречена Елизаветой Алексеевной. На следующий день состоялось ее обручение с Александром. Обряд совершил митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Гавриил, кольца молодым меняла сама императрица. Александр, записал Протасов, в течение всего обряда «сохранил всю должную к сему происшествию благопристойность, при особливом душевном удовольствии, сопровожденном кротостию и смиренномудрием». После обручения был дан парадный обед, во время которого Екатерина, Павел Петрович, Мария Федоровна, Александр и Елизавета Алексеевна восседали за одним столом под большим балдахином. Вечером во дворце был бал, город иллюминировали, колокола не смолкали весь день.
По случаю радостного события Протасову было пожаловано десять тысяч рублей; Лагарп не получил ничего.
Настала пора приступить к исполнению того пункта наставления императрицы 1784 года, который гласил: «Приближаясь к юношеству, показать им надлежит помалу, исподволь, свет, каков есть, ограждая сердца их, колико возможно, от порочного».
С этой целью в Царском Селе, куда вслед за императрицей в середине мая приехали новобрачные, для них был создан особый двор; гофмаршалом его стал полковник граф Николай Головин, гофмейстериной — графиня Е.П. Шувалова. При Александре состояло три камергера и три камер-юнкера, такое же число статс-дам имела Елизавета Алексеевна. Подобным почетом никогда не пользовался цесаревич Павел Петрович, и это обстоятельство ясно свидетельствовало о намерениях государыни относительно будущности Александра и его отца.
Оградить Александра от «порочного» не получилось. Двор, по словам фонвизинского Стародума, это такая просторная дорога, на которое «двое, встретясь, разойтись не могут. Один другого сваливает, и тот, кто на ногах, не поднимет уже никогда того, кто на земи». Две дюжины человек, окружившие Александра и Елизавету Алексеевну, сразу вступили в грызню друг с другом, стремясь приобрести единоличное влияние на великокняжескую чету. Наиболее жгучим ядом брызгали гофмейстерина и ее дочь, графиня Голицына. Екатерина Петровна Шувалова была европейски образованной женщиной, то есть выучившейся в Париже самому отчаянному кокетству и твердо усвоившей уроки салонной проституции. «После брака первое ее старание было развратить молодых супругов, — возмущался добрый Протасов, вынужденный безучастно наблюдать за ее интригами. — Нравоучение ее в том состояло, чтобы великой княгине делать всякие угождения, замечать перед женою все мужнины ошибки, за всякое слово с ним спорить, а в больших сборищах показать его ревнивым и охуждать данное ему воспитание». Дочь Шуваловой, «лукавейшая тварь, сплетница, кокетка и беззастенчивая в речах», по отзыву современника, не отставала от матери. Причина их нападок на Александра была довольно банальна: графиня Голицына, по наущению гофмейстерины, предлагала себя в любовницы великому князю, но встретила пугливый отказ. Как известно, месть отвергнутой женщины трудно насытить.