Вот почему Чайка и теперь готов в огонь кинуться за Кравчука.
Как-то, зайдя в сапожную мастерскую, Кравчук сделал замечание Еремину, что тот плохо тачает сапоги, нерадиво относится к делу. На это Еремин ехидно ответил, что, мол, замечания-то куда легче делать, чем сапоги тачать. После этого случая Кравчук стал по ночам упорно учиться сапожному ремеслу. Потом, работая рядом с Ереминым, сам сшил сапоги.
— Здорово! — удивился Еремин. — Да вы, Трофим Денисович, наверно, все умеете?
Говорили еще, будто Кравчук прочитал все книги, какие только нашлись в библиотеке колонии. Этому, пожалуй, можно верить. Да плохой ли человек мог сказать в глаза всю горькую правду?.. Что же, ну и пришел в изолятор, ну и спросил… Так он же, как и дед Макар, добра тебе желает, гибели твоей не хочет, как старший брат, как отец родной… Потому и зовет тебя на трудную, упорную, но осмысленную жизнь. Да и для тебя пришла пора выбора, житейских дорог, интересных дел. Куда же и на что ты тратил свои юные годы? Что было хорошего в твоей беспокойной, беспутной, бездомной жизни?
И поднялось из глубины души все хорошее, зароненное туда жизнью. Вот незабываемое: раздолье Днепра, речные струи, сверкающие на солнце днем и позолоченные огнями Днепрогэса ночью… Зовущие гудки пароходов… Колхозный сад, куда пришел, как жалкий голодный воришка…
«Дидуся, дидуся, что вы мне говорили тогда про жизнь, про людей, про полевой мак, — и слова ваши, дидуся, чуть не заросли бурьяном, полынью… Но я помню ваши слова…»
В ночной тишине ветер опять загремел железом на крыше.
Сашка замер, прислушался: может, Клыков идет сказать, что к побегу все готово? Значит, убежать? Куда? Зачем? Но ведь так было решено! Не может же он, Сашка, нарушить данное им слово!. А может, остаться?..
И он снова заметался на койке, ища решения: бежать — остаться, бежать — остаться…
Надо было все-все рассказать Кравчуку. Он бы правильно посоветовал. Своим душевным разговором он словно чудесный новый мир раскрыл, показал большие человеческие дела и безграничные возможности…
Что же делать теперь — бежать или остаться?
Спазма сдавила Сашке горло. И он, стыдясь самого себя, уткнулся разгоряченным лицом в жесткий, будто проволокой набитый, соломенный тюфяк.
Глава XIII
«Трудно, но интересно»
огда утром в изолятор принесли завтрак, Матросов дремал, полусидя и прижимая к груди раскрытую книгу. После ухода воспитателя он начал читать — и забыл обо всем на свете. Со свойственным ему нетерпением он заглядывал в середину и конец книги, чтобы скорей узнать, как развернулись события, «чем все это кончилось», снова читал страницу за страницей и уснул только утром. Читал он весь день и вечер допоздна. Кравчук в этот день не зашел в изолятор. Увлеченный чтением, Матросов не обижался: хватает и без него у воспитателя хлопот. Много у Кравчука таких, как он.
На следующее утро завтрак в изолятор принес Тимофей Щукин. Оторвав от книги покрасневшие воспаленные глаза, Матросов удивился, почему завтрак принес именно Щукин. Видно, это была затея Кравчука. В другое время Сашка, может, дал бы Тимошке еще подзатыльник за его измену, но теперь молча усмехнулся, пристально посмотрев ему в глаза. Тимошка выдержал его пытливый взгляд: значит, чувствовал свою правоту. И в ту минуту, когда они смотрели друг другу в глаза, что-то еще неосознанное согрело их сердца.
— Ну, что уставился? — спросил Сашка.
— Меня прислали, — с достоинством сказал Щукин.
Сашке хотелось поговорить с ним. О чем? Он и сам не знал.
— Кравчука не видел? — спросил он.
— Видел… Хмурый ходит, сам не свой. — Тимошка загадочно усмехнулся и подмигнул: — Ты и Скуловорот ловко так стибрили? Да?
— Ты про что? — насторожился Сашка.
— Признайся, не бойся, — никому не скажу. Могила…
— Да в чем признаться? — помрачнел Сашка, чувствуя недоброе.
— Продукты из кладовой… Чистая работа…
Сашка растерялся. Значит, вот о чем говорил Клыков тогда, у окна. Но почему-то вступился за него:
— Ты, ябеда! — накричал он на Тимошку. — Опять допытываешься, чтоб донести своему Кравчуку? — И угрожающе шагнул к Тимошке. — Я с тобой не рассчитался еще и за прежнее.
— Я не виноват! — сказал Тимошка, пятясь назад, и ушел.