— Я предлагаю привлечь к ответственности комсомольца Суслова за недостойное поведение в бою, — сказал вдруг солдат Щеглов, коренастый, крепкий, покрасневший от возмущения.
Собрание насторожилось. Щеглов стоял в заднем углу большой землянки, именуемой клубом, и все обернулись к нему. Капитан Буграчев только что хвалил бойцов — Щеглова, подбившего три немецких танка в бою под городом Белым, и Суслова, раненого на том же рубеже. Похвалил именно за то, что они оба хорошо выполнили свой долг, отбив контратаку целой роты фашистов, и этим дали возможность ему, Буграчеву, заменявшему тогда комбата, решительно ударить по врагам с фланга и опрокинуть их.
— Как же? — встревожился Матросов. — Этого Суслова замполит в пример ставил, героем называл. Неужели и замполит ошибся?
Суслов только сегодня утром вернулся из госпиталя. В штабе батальона он весело заявил: «Ну, теперь я дома!» — и рассказал, с каким трудом ему удалось выпроситься в свою часть. И здесь, до начала собрания, сияющий Суслов всем, знакомым и незнакомым, крепко пожимал руки, довольный, что снова вернулся в свою боевую семью. Теперь он, потрясенный обвинением Щеглова, растерянно смотрел по сторонам, еще не совсем понимая, в чем его обвиняют, но уже страшась слов «недостойное поведение в бою».
— В самую горячую минуту, — продолжал Щеглов, — когда к нам подходил фашистский танк, Суслов метнулся по ходу сообщения назад и был ранен. Почему комсомолец Суслов показал врагу спину?
Солдатам нравился Суслов, тоненький, как былинка, веселый паренек, и никому не хотелось верить, что он преступник и трус.
— А ты почему до сих пор молчал? — спросили Щеглова.
— Я привык правду говорить в глаза, — обиделся Щеглов. — Чего же я зря говорил бы, если он был где-то в госпитале да, может, и не живой уже…
Дело принимало серьезный оборот. Гневные лица повернулись к Суслову:
— Чего же притаился? Говори, Суслов!
Суслов поднял руку:
— Товарищ председатель, разрешите… Товарищи, да мне страшней боя и смерти слышать такие слова. — Голос его задрожал. — Патронов у меня не стало и последнюю гранату бросил. Я и метнулся за гранатами, вспомнил, что они на дне окопа в уголке лежат. Ну тут меня ударило в плечо, и я упал.
Его прервали:
— Сзади и ударило? Значит, спиной к танку был?
— А почему у меня гранату не взял? — спросил Щеглов.
— Ну, может, с испугу не сообразил, — искренне сознался Суслов.
— «С испугу»! А мне, думаешь, не страшно было? — уже мягче сказал Щеглов. — Главное, один танк подбил, другой тоже, а третий прет прямо на меня, а я попасть в него никак не могу. А тут Перепелкину осколком голову снесло. Сысоев упал, и ты метнулся. Жарко мне было так, что пятки горели, да пересилил себя, ловчей прицелился и подбил.
— А как это патронов не стало? — придирчиво спросили Суслова из задних рядов.
— И почему раненый ушел, раз так трудно было на рубеже? Может, не тяжело был ранен и еще помог бы?
— Честное комсомольское, товарищи, — сказал Суслов, и глаза его заблестели от слез, — я вообще не думал уходить, а кинулся за гранатами, и раненый не ушел, а потерял сознание, и меня санитары вынесли.
— А чем докажешь?
Председатель поднял руку:
— Спокойнее, товарищи, больше порядка!
Матросов, Костылев и Антощенко сидят в задних рядах, слушают. В словах фронтовиков много поучительного. Бойцы и командиры рассуждают здесь о смерти в бою, как о чем-то совершенно обычном, простом. О страхе говорят, что его вполне можно преодолеть. Боятся и теряются в бою чаще всего необстрелянные новички, над которыми потом подшучивают товарищи. В бою страшно, конечно, всем, но настоящий боец подавляет, преодолевает страх, потому что страх помрачает разум, сковывает волю, силу, ведет к гибели. А главное в бою — умело, точно, с честью выполнить боевой приказ. Поэтому всех так взволновало дело Суслова.
— Ох, скорей бы в бой, что ли! — говорит Матросов. — Проверить себя.
Костылев и Антощенко, переглянувшись, усмехнулись. Известно: Матросову всегда хочется поскорее все узнать, все изведать.
— Успеешь, Саша, повоевать. Затем и приехали сюда.
Буграчев предложил отложить дело Суслова для доследования.
— Зачем же откладывать? — взмолился Суслов. — Как же я товарищам в глаза смотреть буду с таким обвинением? Я прошу сейчас же вызвать Козлова, санитара.
Собрание решило вызвать Козлова.
Огромный рыжебородый Козлов уже спал в теплой землянке и, когда его будили, долго не мог понять, зачем его вызывают. На собрание он спросонья пришел злой и, узнав, кто обвиняет Суслова, накинулся на Щеглова: