Матросов глубоко вздохнул, задумчиво шевеля палочкой зеленую траву.
— Ну что ж, и я учиться сначала буду. Дед Макар правильно говорил: слепухом жить неинтересно.
С минуту они помолчали.
Кравчук понимал, что рано еще обольщаться своими успехами, но, как садовник, радовался первому цветению посаженного им деревца и чутко оберегал его.
— Значит, учиться хочешь? — серьезно заговорил воспитатель. — Да, Саша, ты поотстал; тебе надо крепко поднатужиться, чтобы наверстать упущенное. Вот на учебе и проверь себя, есть ли у тебя упорство в достижении цели. Если есть, — человеком будешь.
Саша задумчиво кивнул головой.
— Побеждают только сильные духом.
— А кто это сказал?
— Николай Островский.
— Да, верно! — подтвердил Кравчук. — «Побеждают только сильные духом». Как верно и то, Сашок, что самое страшное для советского человека — сознание своей бесполезности. А чем больше будешь учиться и знать, тем и пользы от тебя людям больше. Понял? Только никогда нельзя зазнаваться. Верно говорят: умного надо искать среди скромных, а глупого — среди хвастунов и бахвалов. Самодовольный хвастун — конченый человек; умный преодолеет любые трудности, а цели своей достигнет.
— Это да-а, — сказал Матросов. Многое из того, что говорит Кравчук, даже записать хочется. До чего же башковитый воспитатель! Но ведь и сам Кравчук не так уж давно был таким же неучем, как он, Сашка.
Кравчук пристально взглянул на Матросова.
— Вот еще золотые слова Островского: «Только вперед, только на линию огня, только через трудности к победе!» — говорил он молодежи.
— Вот это здорово сказано! — вздохнул Матросов: — «Только вперед… через трудности к победе…» Эх, Трофим Денисович, если правду сказать, — и мне очень хочется быть лучше. Помогите мне, — а? Требуйте от меня, не жалейте! Требуйте, чтобы я все делал, как надо. А? Да не я буду, если не добьюсь своего. Верьте совести, добьюсь! А то ведь стыдно людям в глаза глядеть, честное слово…
Воспитателя обрадовало и это признание. Но он понимал, как далеко от слов до дела. А Матросов еще так неустойчив. И Кравчук ответил ему сдержанно:
— Дело серьезное, Саша. Помогу тебе стать лучше, но с условием: говори мне всю правду, что тебя тревожит, что мешает. Согласен?
— Согласен, — ответил Матросов и тут же с тревогой подумал: «Но как же я скажу ему правду о Клыкове? Я же слово дал…»
Вскоре и другие события показали, как трудно было ему выполнять это условие.
Кравчук решил вовлечь Матросова в общественную работу; по его совету Александра избрали председателем санитарной комиссии.
Вернувшийся из подсобного хозяйства Клыков стал мстить Александру и Тимошке за их отказ от побега.
Председатель санитарной комиссии Матросов старался прежде всего сделать образцовым девятнадцатое общежитие, где жил сам. Именно там особенно и безобразничал Клыков. Вот с утра Матросов делает осмотр, придирчиво проверяет, чисто ли убраны спальни, аккуратно ли заправлены койки, в порядке ли у воспитанников одежда, вымыты ли руки, причесаны ли любители носить «чубы». Ребята стоят каждый у своей койки. Все будто в порядке. Но, когда они возвращаются из школы или с работы, нередко видят разбросанные всюду перья, вытряхнутые из чьей-нибудь подушки, окурки. Матросов догадывается, чья это работа, но изобличить хулигана не удается.
Издевался Клыков и над Тимошкой: то щипал, то дергал за уши. Как-то раз, в клубе, потешаясь над Тимошкой, Клыков облепил его курчавую голову цепким, колючим репейником.
Сашка вступился за друга:
— Если еще раз хоть пальцем тронешь Тимошку, худо тебе будет!
— Нашелся защитник! — презрительно усмехнулся Клыков. — Да я тебя в бараний рог скручу!
— Посмей только тронуть Сашку! Все заступимся!
— Дадим тебе жару!
Матросов оглянулся. Тут были Еремин, Чайка, Брызгин. Клыков, ругаясь, отошел.
Тимошка Щукин отвел Сашку в сторону и, преданно глядя в глаза, сказал:
— В огонь за тебя пойду! Спасибо, что заступился!
Сашка хорошо знал цену этому признанию слабосильного Тимошки.
— Ничего, в обиду тебя не дам, братишка.
Растроганный Щукин схватил его за руку:
— Будешь вроде братишки моего? Да? Дружба наша, значит, еще крепче! Да?
Клыков, наблюдая за ними издали, грозил кулаком.
Он был противен Матросову. Самодовольный, тупой, неряшливый, постоянно что-нибудь жующий, Клыков со всеми воспитанниками вел себя вызывающе. Когда ребята готовили уроки, он шумел, мешал им. Днем он спал где-нибудь, а ночами шумно ворочался на скрипящей под ним койке, громко кряхтел, зевал с подвыванием, потом вставал и, грохая сапожищами, бродил по общежитию.
Однажды Клыков хотел избить Щукина. Испуганный, взъерошенный Тимошка бегал по общежитию, ловко, как зверек, увертываясь от огромных ручищ Скуловорота, а тот, рассвирепев, гонялся за ним, опрокидывая тумбочки и стулья.
— Стой! — вдруг преградил ему дорогу вошедший Матросов. — Не смей Тимошку трогать!
Но Клыков легко оттолкнул его в сторону и снова бросился за Тимошкой. Видя, что глаза Клыкова налились кровью и он может искалечить Тимошку, Матросов подставил под ноги преследователя половую щетку. Клыков споткнулся и с грохотом покатился вниз по лестнице. Ребята неудержимо захохотали.
Клыков свалился прямо под ноги Кравчука.
— Что с тобой, Клыков? — спросил воспитатель. — В полетах тренируешься?
Ребята засмеялись еще громче, довольные шуткой воспитателя. Взявшись за живот, смеялся и Матросов.
— В чем дело? — нахмурясь, обратился Кравчук к ребятам. — Что здесь происходит?
Все молчали. Ждали, что обо всем скажет сам Матросов, но и тот молчал.
— Убили! — простонал Клыков, задыхаясь от бессильной ярости. Хвастуну и силачу, ему стыдно было признаться, кто его обидел, и он прикинулся еле живым. Его отправили в санчасть.
После этого случая Матросов стал избегать встреч с Кравчуком. Ему казалось, что воспитатель недоволен им. Это было мучительно для Александра. «Он все знает и ждет, что я сам сознаюсь. Ведь я слово дал ему говорить правду… — И тут же утешал себя: — Но ведь он же не спрашивает меня. Спросит, тогда и скажу…»
Так он терзался несколько дней, потом решил сказать Кравчуку всю правду.
Вечером в сквере он отозвал Кравчука в сторону:
— Трофим Денисович, что я вам скажу…
— Послушаю.
— Правда ли, что художника Куинджи звали Архип Иванович?
— Правда. Но ты не об этом хотел сказать, Александр.
— Да… — И Матросов быстро заговорил, будто стремясь скорее освободиться от своей вины. — Трофим Денисович, получилось нехорошо… Это я тогда свалил Скуловорота…
— Клыкова, — поправил Кравчук.
— Я свалил… Но жаль только, что стекла разбили, а его не жаль. Сам он — лентяй, драчун, дармоед, да еще, понимаете, сбивает с толку слабовольных ребят, зовет к бродяжничеству.
— Постой, постой, — прервал его Кравчук. — Так ты что, извиняться решил или обвинять? По-моему, расправляться боем можно только с врагами на войне, а Клыков ведь не враг. И мы его тут держим, чтобы воспитать из него хорошего человека, — понятно? Так если ты сознательный, — помоги нам в этом. А ты что делаешь?
— Да нет, я виноват, конечно. Виноват, что стекла побил и что… что Скуловорота…
— Клыкова, — опять поправил Кравчук и недовольно заметил: — И потом, знаешь, не нравится мне, что ты его за глаза порочишь. Надо иметь мужество в глаза говорить человеку о его недостатках. Кто тебе помог спустить его с лестницы?
— Я один.
— Опять неправда. Он пятерых таких, как ты, сомнет.
Матросов рассказал, как было дело.
— Я один виноват, меня и наказывайте!
— За откровенное признание вину твою прощаю, но знай: если ты на словах только хочешь быть лучше, а на деле будешь поступать по-прежнему, нам с тобой не сговориться. Не люблю пускать слова на ветер. Говорят, хорошее слово веско и ценно, как золото, а пустое — летит по ветру, как шелуха…