— Да, не страшно, только смешно, если хотите знать. Мне страшно было, когда первый раз тушила бомбы-«зажигалки». Бывало, ночью упадет на дом такая бомба, крышу пробьет — и на чердаке во все стороны летят брызги горящего термита. Подойти к бомбе страшно, и медлить нельзя ни секунды: дом загорится, а в доме — сотни людей. Вот видите, — она закатала рукава халата. Рука ее была в шрамиках, будто ее хищная птица клевала. — Это ожоги. А потом привыкла, тушила и не боялась. К вам мы ехали, как к родным, а вы тут накидываетесь…
Матросов растерянно посмотрел на девушку, не зная, что сказать.
— Ладно, наводите тут порядок, — наконец глухо проговорил он и ушел, красный от стыда.
При встрече с Чайкой Александр рассказал ему о ссоре с ленинградкой.
— Возмутительно! Понимаешь, я ей дело говорю, а она мне — хиханьки… Я ее и оборвал. «Не нюни, говорю, пришел разводить…»
— Да, трудно будет тебе сработаться с ней, — сказал Виктор, — если при первой же встрече поссорились… Ну, шут с ней, дальше видно будет… Ты уже изучил гамму на клавишах баяна?
— Кажется, изучил. Уже простенькие мелодии подбираю… Главное, еще ершится, говорит: ничуточки не страшно от моих слов…
— Ты про что?
— Ну, про эту самую… Я их, вертихвосток, вообще терпеть не могу, а тут еще работать с ней…
— A-а, ты все о том же! — засмеялся Виктор. — Значит, ясно: с первого взгляда любовь не получилась — и никогда уже не полюбишь такую.
— Конечно же нет, — убежденно сказал Александр.
— Ладно. Нечего попусту время терять. Я вот хотел тебе сказать: если всерьез хочешь научиться играть на баяне и петь, то ноты знать надо хорошо. Вот вечером возьмемся за бемоли, диезы, потом за ключи — мажорный, минорный…
— Еще бы, конечно надо! Без музыки и пения никак не могу. Да еще, понимаешь, насмехается. Говорит: «Такой молодой начальник, а сердитый».
— Смотри ж ты, как она тебя за живое задела, — смеясь, удивился Виктор.
— Нет, не буду с ней работать! Не буду.
Лидия Власьевна, узнав, как неприязненно Александр говорил с девушкой, сухо спросила:
— Зачем ты грубил ей?
— А что с этой девчонкой — нежности разводить?
Учительница, как всегда, тихо, но сурово сказала:
— Запомни: этих детей города-героя мы должны окружить заботой и лаской, заменить им отцов и матерей, братьев и сестер. Мне, конечно, совестно уже воспитывать тебя, воспитателя, но вспомни: разве я с тобой когда-нибудь так грубо обращалась, как ты с девочками?
Александр, смущенно опустив глаза, стал поправлять поясной ремешок. Верно: никто из учителей на него не кричал — ни Лидия Власьевна, ни Трофим Денисович, ни Сергей Львович. Помрачнев, он с отчаянием махнул рукой:
— Я знал, Лидия Власьевна, что не гожусь на это дело. Ну какой я воспитатель? Курам на смех. Не буду, не хочу!
— Постой, не горячись, — сказала учительница. — Давай-ка присядем тут, обсудим.
Они сели на скамейку в скверике под молодым топольком.
— Говоришь — «Не буду, не хочу», — продолжала Лидия Власьевна. — Но ты не имеешь права отступать перед трудностями. Да и вопрос уже решен: раз доверили тебе это ответственное дело, — значит, надеются, что ты справишься! Теперь надо думать о том, как лучше оправдать доверие. А срыв у тебя произошел, по-моему, вот отчего: когда человек получает власть над другими и еще не осознает своей ответственности, эта власть кружит ему голову, и он с высокомерием относится к подчиненным. А надо помнить: чем выше начальник, тем больше он на, виду. Вот и ты, наверное, серьезно не подумал, как себя вести в роли воспитателя, а просто возомнил о себе. Верно?
— Верно, — сознался Матросов, краснея.
— Да, Саша, — по-матерински напутствовала Лидия Власьевна, — воспитателю особенно надо быть сдержанным, тактичным в обращении с людьми. У нас так и говорят: воспитатель, будь сам воспитан. Надо продумывать и взвешивать каждое слово, прежде чем сказать его. Человека нужно уважать и верить ему.
Они долго еще говорили.
На другой день Александр снова пошел к девочкам. Было все-таки приятно сознавать, что он — начальник. Обычно по двору он бежал, подпрыгивая от избытка задорной силы. И теперь ему по привычке захотелось пробежаться во весь дух, но он сдержался и пошел степенно, важно: неприлично начальнику бегать.
Светловолосая девушка встретила его на крыльце и, улыбнувшись, сказала:
— Посмотрите. У нас полный порядок.
Дети окружили их.
— Вы кто тут? — спросил он девушку.
Малыши зашумели, прижимаясь к ней:
— Это наша сестричка!
— Мама наша!
— Из Ленинграда нас вывезла.
Александр, взглядывая то на девушку, то на детей, спросил:
— А сколько же этой маме лет?
— Семнадцать, — улыбнулась девушка и уточнила: — без девяти месяцев семнадцать.
— О, я старше, — засмеялся он. — Мне только без семи месяцев восемнадцать. А звать как?
— Лина, — смутясь, ответила она. — Санитарка и медсестра — словом, все делаю.
— Лина? — переспросил Александр. — Я о вас слышал.
— И я знаю о вас.
Это о ней говорили воспитатели: «Если бы не было с ленинградскими детьми Лины, половина их, может быть, и не доехала бы до Уфы». Она в дороге ухаживала за ними, была медсестрой, прачкой и швеей, добывала продукты.
«Только почему ее называют девочкой? — подумал Александр. — Она уже совсем взрослая».
— А вы откуда обо мне знаете? — спросил он.
— Как же, на Доске почета… Ваша фамилия среди лучших стахановцев.
Он пристально посмотрел на нее: «Дошлая, до всего ей дело».
— Что так смотрите? — спросила Лина, слегка прищурив глаза, и детски-простодушное выражение их стало насмешливым. — Говорят, вы, товарищ воспитатель, забияка-драчун! Это правда?
— Кто такое говорит? — сразу помрачнел Александр.
— Ну, этот… силач ваш. Он не назвал своей фамилии. Сказал только, что она на Доске почета выше вашей.
Александр сразу догадался, о ком она говорит. У него по привычке сжались кулаки, но он сдержался и смолчал.
Лина почувствовала что-то неладное и сама нахмурилась.
— А ну, ребята, марш по местам! Каждому встать у своей койки. Смотр сейчас будет.
Дети разбежались. Александр и Лина осмотрели помещение. Лина ни разу не возразила в ответ на его сдержанные замечания. Потом проводила его к выходу и на крылечке заговорила:
— Вот и вся моя родня — эти братишки и сестренки. Знали бы вы, что они терпели в Ленинграде под бомбежками и обстрелами, вы бы на них не кричали, — вздохнула она. — Родители их погибли — кто на заводе у станка, кто на строительстве дзотов. — Девушка вдруг отвернулась, видимо, вспомнив что-то тяжелое. Помолчав, продолжала: — У многих из этих детей родители живы, да и те на фронте. — И опять улыбнулась, блеснув влажными глазами. — Так-то, Сашенька, надо быть чутким.
«Сашенька?» — удивился Матросов. Ему показалось странным, когда она назвала его на «вы», а теперь он не знал — возмущаться ли ее фамильярностью или благодарить за ласковое слово. Он пристально посмотрел на девушку.
Задумавшись и глядя куда-то вдаль, Лина стояла перед ним серьезная, чем-то озабоченная.
«Вот она какая! — подумал Александр. — Много видела, много знает; и пережила, видно, много тяжелого эта смелая ленинградская девушка… Но неужели, неужели ей нравится тот истукан — Клыков?»…
Уходя, Матросов робко спросил, не надо ли ей чего для ребят.
— Спасибо, ничего не надо, — не оборачиваясь, ответила девушка.
Глава XXIII
СЕРДЦЕ ЗАГОВОРИЛО
ревога снова охватила всю колонию. Военный завод срочными телеграммами требовал все больше снарядных ящиков, изготовляемых колонией. А производство этих ящиков почти приостановилось: не из чего было делать их, запасы древесины кончались. Все понимали, какая ответственность ложилась на колонию за несвоевременную доставку снарядов на фронт. Но где взять доски для ящиков? Достать бы бревна и распилить их на своей пилораме! Но быстро доставлять их из леса при ледоставе на реках, при весенней распутице и нехватке транспорта — дело невозможное.