Матросов смахнул ладонью пот со лба.
— Самое главное — овладеть воинским мастерством, воевать умело, бесстрашно и победить врага.
Больше вопросов не было.
Первым в прениях выступил Антощенко:
— З мене оратор, як з пробки пуля, а молчать не можу. Я так понимаю: як сирота плаче, нихто не баче. Натерпелся и Матросов, когда бродяжил. Теперь сознание у него есть, и гадаю — боец будет добрый. Предлагаю принять.
Попросил слова Макеев:
— Больно характерец у Матросова колючий. То он языком, как шилом, колет, а тут и говорить не может.
— По существу говори! — крикнул Воронов.
— Он в строю плохо держится. Повороты на ходу…
— Ай-ай, какой ты человек, Макеев! — с места выкрикнул Дарбадаев. — Зануда человек… Слыхали уже про повороты…
Быстро поднялся Воронов.
— Мне разрешите… — И взмахнул кулаком. — Товарищи, я понимаю, дело очень серьезное. В боевые свои ряды принимаем нового товарища. И я думаю о главном: достоин ли Матросов быть в наших рядах? Можно ли на него положиться? Не подведет ли в бою? Не опорочит ли комсомол? Нет, я верю, Матросов не подведет, и готов с ним идти на самое опасное дело. Мне нравится его прямота, честность, искренность. Он тесно связан с коллективом, у него много друзей. Он всегда подтянут, аккуратен. Усиленно учится. Конечно, ему, как и всем нам, надо еще много учиться. Что же, комсомол будет ему хорошей школой. Предлагаю принять.
Матросова приняли в комсомол единогласно.
Вскоре в политотделе ему вручили комсомольский билет. Выйдя из политотдела, он долго с волнением рассматривал маленькую светло-серую книжицу, перечитывал написанное в ней, вдумываясь в каждое слово: «Комсомольский билет № 17251590. Матросов Александр Матвеевич. Год рождения — 1924. Время вступления в ВЛКСМ — ноябрь 1942 г. Наименование организации, выдавшей билет, — политотдел Краснохолмского ВПУ. 30/XI 1942 г.». А вверху на первой странице — ордена: Боевого и Трудового Красного Знамени. Ордена, заслуженные комсомолом в боях и в труде.
И будто ничего особенного не произошло и он, Матросов, оставался прежним, но вместе с тем произошло многое. Он словно повзрослел, стал серьезнее относиться к себе, к людям, к своим обязанностям. Теперь ему еще больше хотелось активно участвовать в большом деле, скорее попасть на фронт.
В середине января училище получило приказ: часть личного состава отправить на фронт. Это была самая напряженная пора в ходе войны: завершалась решающая великая Сталинградская битва, готовилось наступление на всех фронтах.
Матросова не включили в маршевую роту. Он очень огорчился и подал рапорт с просьбой послать и его на фронт.
Начальник училища вызвал Матросова к себе.
Печатая шаг, Александр подошел к начальнику, вытянувшись, стукнул каблуками и вскинул руку:
— Товарищ полковник, курсант Матросов по вашему приказанию прибыл.
Полковник Рябченко хмуро полюбовался его выправкой и строго спросил:
— Ну, в чем дело? Без вас у меня хлопот хватает. На фронт хотите? А чем вы лучше других? Все хотят.
Матросов растерялся было, не ожидая такого вопроса. Конечно, он не лучше других; как же теперь убедить начальника?
— Разрешите доложить… Я так понимаю обстановку, товарищ полковник: Сталинград отбили, на всех фронтах сломили гитлеровцев, теперь только их бить и бить не переставая, чтобы с них перья летели! Нельзя давать им передышки. И на фронте сейчас каждый боец важнее, чем после. Включите меня в маршевую роту, товарищ полковник, прошу вас, очень прошу…
Начальник слушал внимательно, взвешивая слова Матросова. Потом лицо его прояснилось.
Матросов почувствовал себя увереннее.
— Каждый советский человек хочет что-нибудь сделать, чтоб скорее побить врага. Везде, на заводах и в колхозах, люди дни и ночи работают. Верьте совести, я не подведу.
— Добро, Матросов! Я вас понимаю и верю, что меня не подведете и комсомольскую честь не уроните… А меня, думаете, не тянет туда? — спросил полковник. — Старик, думаете? И я бы так фашистов бил, чтоб с них перья летели! — И, скупо улыбнувшись, решил: — Хорошо. Включу вас в маршевую роту. Идите! Желаю боевых успехов.
Через несколько дней маршевые роты курсантов Краснохолмского военного пехотного училища стройно шагали на станцию. Над глубокими и чистыми январскими снегами гремела призывная грозная песня:
В звонких голосах запевал слышался и голос Матросова:
Глава III
НА ФРОНТ!
ыстро мчится воинский эшелон. Играет баян, летит солдатская песня навстречу бескрайним заснеженным полям и лесам, деревням и селам. Стремительно пролетает эшелон полустанки и станции, запруженные людьми, вагонами, машинами.
И солдату сдается, будто все раздвигается перед ним, уступая дорогу.
Приглядишься — и видишь: спешат на запад, на фронт, груженые поезда, везут боеприпасы, продовольствие, одежду. На платформах, в чехлах под брезентами, как мамонты, опустили грозные хоботы орудия, танки. Дни и ночи поезда бегут на запад, на фронт.
В этом великом напряжении всей страны, в движении машин и людей — неукротимое стремление миллионов человеческих воль, спаянных и направленных к единой цели всеобъемляющим разумом партии.
Матросов задумчиво смотрит в окно, мысленно повторяя мудрые слова: «Великая энергия рождается для великой цели». Да, Родина, партия пробудили великую силу в народе и указали ему благороднейшую цель освобождения страны и всего мира от фашистского варварства. И поезда мчат фронту снаряды, одежду, хлеб — все, что сделали для победы натруженные руки советских людей.
На стыках рельсов стучат колеса. Тусклый свет пасмурного дня едва проникает сквозь обледенелые стекла. Уже перепеты все песни, угомонился вихрастый гармонист Пашка Костылев. Бойцы в полумраке с увлечением играют в шахматы, домино. Только Петр Антощенко, сидя у окна против Матросова, все еще тихо поет грустные украинские песни.
Перед Матросовым — книга. Он уже прочел ее и теперь листает, просматривая особенно понравившиеся места, думает. Ему хочется поделиться своими мыслями с Антощенко, но, взглянув на него, Матросов невольно улыбается.
Петр, завороженно глядя куда-то вдаль и покачивая головой, шепчет:
Заметив, что Матросов внимательно слушает его, Петро замолк и опустил глаза.
— Чьи это стихи, Петро?
— Та ничьи.
— Как ничьи? Хорошие — и ничьи?
— Та не сердься, друже, мои вирши.
— Ох, Антошка, да ты поэт!
— Та не смийся… То я про Лесю нарочно так гладенько складаю слова, щоб их спивать можно было.
— Ну, еще читай!
— А ты, часом, не шуткуешь?
— Вот чудак! Да просто ж хорошо! Читай!
Антощенко читает стихи о Лесе. Глаза его влажнеют, блестят, губы по-детски вздрагивают. Кончив, он отвернулся.
— Ну, что ж ты, Петрусь? — участливо спросил Александр. — Такие хорошие стихи, а ты насупился!
— Знал бы ты, Сашко, як важко сердцу… — тихо говорит Антощенко. — Чую, фашист-зверюга издевается над Лесей, над семьей моей… А може, и замучили уже, а я тут вирши складаю.
Матросов опускает глаза, думает. Какие найти слова, чтобы утешить друга?
Поезд подходит к большой станции, забитой эшелонами и людьми.