— Ну что ж, расскажу, — согласился Кедров. — Известно, капитан — это настоящий комсомольский вожак. Лейтенант, конечно, заговорил о нем не случайно, хотя героев у нас много. К примеру, наш командир роты Артюхов или командир батальона Афанасьев, или рядовой Щеглов! Да и про самого лейтенанта Брагина есть что рассказать. А Буграчев — это да, это орел!
На войне жизнь человека — у всех на виду. На фронте судят о человеке по его делам, быстро узнают о подвигах и хранят их в памяти. Старшина не раз слышал о Буграчеве: накануне войны капитан отлично окончил Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, начал было научную работу, но в первые же дни войны добровольцем ушел на фронт.
В августе сорок первого года, когда часть, в которой служил Буграчев, отошла с тяжелыми боями в Эстонии на новый рубеж, раненый комсорг батальона Буграчев оказался в тылу у противника. Восемь дней полз он по лесам и болотам к своей части, полз без медицинской помощи и пищи, утоляя жажду болотной водой. По пути он осматривал убитых бойцов и командиров, уничтожал их документы, а партийные и комсомольские билеты забирал с собой. И на девятый день, когда Буграчев, наконец, добрался до своих и сразу впал в беспамятство, у него нашли пятьдесят семь партийных и комсомольских билетов.
— Дело понятное, — пояснил Кедров. — Попадись он фашистам с такими документами — верная гибель.
А когда бригада вступила в бой под городом Белым и в самый разгар боя комбат был тяжело ранен, комсорг батальона Буграчев принял командование батальоном, умелым, решительным фланговым ударом разбил противника и занял шесть населенных пунктов. Бригаде был открыт широкий простор для дальнейшего наступления. За эту операцию, шел слух, он и представлен командованием к званию Героя Советского Союза. Ему присвоили звание капитана и назначили помощником начальника политотдела бригады по комсомолу.
Матросов слушал Кедрова, и непонятный холодок пробегал по телу. Он попал в огромную семью героев, и это волновало его, радовало и — обязывало.
Старшина Кедров заметил входящих в землянку Буграчева и Брагина, быстро встал, хотел скомандовать «смирно!», но Буграчев махнул рукой:
— Не надо.
Сняв шапку, он запросто сел у печки, пригладил волосы и всмотрелся в лица солдат.
Матросов глядел на него, не сводя глаз. Да, именно этот вот человек, израненный и обескровленный, восемь дней и ночей сознательно рисковал жизнью, сберегая партийные и комсомольские билеты в тылу врага. Видно, очень трудно и страшно ему было, раз так побелели его виски. Но он преодолел страх и достиг своей цели. Это и есть настоящий человек — отважный советский воин.
Матросов смотрел на Буграчева, ожидая, что вот капитан скажет сейчас что-нибудь особенное, но Буграчев потер ладонью лоб и спросил о самом обычном:
— Хлопцы, а как у вас портянки, валенки и вообще одежда, в порядке? А то, видите ли, на войне никогда не знаешь, что завтра делать прикажут… Может, тактические учения, а может, долгий марш или бой.
Он вгляделся добродушными, грустными серыми глазами в лица людей. Темная прядь волос, смоченная потом, прилипла ко лбу, уже пересеченному тремя тонкими морщинками. Когда он снял шапку, у него особенно стали выделяться белые виски и широкие скулы. От его полушубка пахло овчиной и дымом.
Матросову раньше казалось, что герой и внешне чем-нибудь отличается от всех людей, — может, каким-то особенным, рыцарским поведением, одухотворенным взглядом. Но Буграчев прост, как все, даже, кажется, угрюм и скучен. Вид у него тоже самый обыкновенный, и заговорил сразу о портянках. И все же, несомненно, он — герой. Для него, Матросова, полны нового значения простые слова Буграчева о готовности к маршу и бою. Значит, величие духа и умная простота в герое — нераздельны.
Буграчев достал из кармана кисет:
— Закуривайте, кто хочет.
Капитан свернул толстую цигарку, и несколько человек протянули ему огонь, — кто горящую лучинку, кто спичку. Он не спеша затянулся, синей вьющейся струйкой пустил вверх дым и говорил о фронтовой жизни, о предстоящих боях. Потом окинул повеселевшими глазами людей, низкий бревенчатый потолок землянки и распахнул полушубок.
— Хлопцы, а ведь мы только начинаем жить! Впереди ждет нас такая прекрасная жизнь, о какой и не мечтал человек. Это про нас в песне поется: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»… Ведь начали же мы создавать новые моря, изменять направление рек, рыть каналы, орошать пустыни, превращать их в сады и плодородные пашни, выращивать новые, невиданные растения. Да, мы по усмотрению будем изменять и климат и направление ветров… — И глубоко вздохнул, сдерживая взлет собственной фантазии.
Солдаты смотрели на него выжидающе: что скажет еще этот молодой ученый в военном полушубке? Но Буграчев молчал, задумчиво глядя в потолок землянки, будто слушая шум ветра и потрескивание хвороста в печурке. Посветлевшее от улыбки лицо его теперь было приветливым, добродушным.
Матросов упрекнул себя: ошибся он, подумав вначале, что Буграчев скучен, угрюм. Неукротимая буйная сила светилась теперь в мечтательно горящих глазах этого молодого, но уже поседевшего человека. Матросову раньше казалось, что фронтовики, претерпевшие ужасы войны, — люди суровые, озлобленные, мрачные. Тем удивительнее, что здесь, в уютной землянке, затерявшейся в лесных дебрях, так детски-простодушно и взволнованно Буграчев говорил о будущем нашей страны. Он, видно, много знает такого, что заслушаешься.
— Товарищ капитан, — не вытерпел Матросов, — ну, пожалуйста, расскажите — как это изменять направление ветров, рек?..
Буграчев посмотрел на этого паренька с бойкими, пытливыми глазами.
— А так! — оживился Буграчев. — Правда, это только начало, но у нас уже есть Московское море, есть озеро Ленина, поднятое плотиной Днепрогэса. А ученые наши уже планируют еще большие водохранилища.
Антощенко толкнул Матросова под бок, кивнул на Буграчева.
— Оцей капитан для мене — ходячая академия. Я ж на агронома хочу учиться, а он все знает.
Буграчев окинул взглядом придвинувшихся к нему солдат и заговорил о том, что, видимо, всегда волновало его:
— Мы только на одной Волге построим такие гигантские гидроэлектростанции, в сравнении с которыми Днепрогэс будет малышом. Да, да. Мощные плотины поднимут новые моря, воды которых хлынут по оросительным системам в иссушенные зноем степи. Мы зальем светом города, заводы, колхозы. Мы с избытком снабдим электросилой всевозможные машины и все жилища, облегчим и украсим жизнь человека.
— А если воды не хватит? — спросил расчетливый колхозник Михась Белевич. — Гидростанции остановятся?
— А Каспий лужей станет? — недоверчиво заметил Макеев.
Матросов посмотрел на Буграчева: сможет ли он ответить на каверзные вопросы? Но Буграчева они будто даже обрадовали.
— А мы заставим северные реки, впадающие в Ледовитый океан, повернуть свои воды на юг, куда нам потребуется.
— Как это так? — изумился Матросов.
— К примеру, на верховье Печоры создадим водохранилище, в несколько раз большее, чем Московское море. Это будет огромный резерв воды, которую по мере надобности будем пускать в Каму. Воды величайших рек в мире — Оби, Енисея, Лены, если понадобится, мы перебросим через каналы в бассейны Аральского и Каспийского морей, попутно оросим огромные пустыни. Аральское море мы сможем опреснить и из Аму-Дарьи через пустыню Кара-Кумы проведем канал до самого Каспия. Мы оросим бескрайние вековечные пустыни, превратим их в цветущие оазисы. Изменим климат. Никогда уже суховеи не будут угрожать нашим полям. А в Сибири мы построим гидроэлектростанции еще более грандиозные, чем на Волге. Наступление на тайгу откроет нам неисчерпаемые богатства. Засверкают огнями и там новые города, дворцы культуры, на тысячи километров раскинутся фруктовые сады… Да что говорить, товарищи? Мы ведь на пороге применения атомной силы, которая двинет наши поезда, пароходы, новые машины, межпланетные самолеты…