Валя Щепица смотрела на замполита пристально и хмуро, запоминая его слова. Заметив взгляд Матросова, чуть улыбнулась и вздохнула. Александр понял ее душевное состояние. Валя, как и он сам, думала об ответственности, о которой говорил замполит.
Но Матросова отвлек восхищенный взгляд Кедрова. Старик будто спрашивал: «Ну, каков замполит? Хорош? То-то, учись у него».
Матросову хотелось о многом спросить замполита. Но, когда тот кончил говорить, Александр не решился первым обратиться с вопросом. Ведь спрашивать надо толково и умно. Он помнил поговорку, что один дурак может задать такой вопрос, что и сто мудрецов не ответят.
Молчание длилось недолго.
— Товарищ капитан, разрешите спросить? — поднял руку Воронов. — Патриотизм советских людей — это понятно: любовь к социалистической Родине. А в чем, собственно говоря, истоки патриотизма русских людей, которые шли на подвиги за Суворовым, Кутузовым?
Матросов завистливо покосился на Воронова: «Ишь, прыткий какой! И слова-то у него какие — „истоки патриотизма“… Умнющий парень. Куда мне до него!» Но тут же сам спросил:
— Товарищ капитан, а правда ли, что в здешних местах проходит великий древний путь… как его… «из варяг в греки»?
Замполит, ответив на вопросы агитаторов, посоветовал, кому и какие беседы провести. Воронову поручил рассказать солдатам о полководцах Суворове и Кутузове.
— А Матросов, — сказал замполит, — проведет беседу о важнейших исторических событиях, какие произошли в этих местах, где мы находимся.
Матросов покраснел от волнения. Его охватила тревога: «Как это у меня получится? Ох, не осрамиться бы!»..
Когда уходили, его еще больше смутила Валя.
— Приду тебя послушать.
— Да что ты, Валюша, я и так провалюсь!
Но Валя озабоченно заговорила о другом:
— Ой, попало мне от парторга! Не вовремя выпускаем боевой листок. А какой из меня редактор? Теперь много ребят из пополнения куда грамотней меня.
Ему приятно, что эта молчаливая гордая девушка так необычно приветлива с ним.
— Сашечка, — вдруг ласково сказала она, — приходи вечером ко мне в землянку. Мы скоренько сделаем этот боевой листок. Слышала: ты рисуешь хорошо; насчет тебя и с парторгом я уже договорилась. Придешь, серденько, а?
И он неожиданно для себя сразу же согласился:
— Приду.
Повеселевшая Валя махнула варежкой и убежала.
Когда Матросов проводил свою первую беседу с бойцами, случилось именно то, чего он опасался.
План беседы был им продуман, и он уверенно начал рассказывать о главнейших исторических событиях, происшедших в северо-западной части страны, где и теперь шли жаркие бои.
Его слушали внимательно. Только Макеев все кряхтел, ерзал и сопел недовольно.
Матросов, с тревогой косясь на Макеева, говорил о немецких псах-рыцарях, как они разоряли дотла и сжигали русские города и села и как их разгромил Александр Невский на льду Чудского озера.
Матросов говорил и примечал: чем больше он волнуется, тем хуже владеет речью своей. Слова или набегают одно на другое, или теряются, мысли летят вразброд, язык деревенеет. Он старался скрыть свое волнение.
— А какая погода хорошая! — услышал он хриплый голос Макеева.
Матросов сдержался, будто и не слышал замечаний Макеева. Ничего. Он выдержит характер.
От нервного напряжения по лицу его катились крупные капли пота, точно он выполнял сейчас тяжелую физическую работу.
И еще Александр приметил за собой: когда он говорил заученными фразами, часто не мог вспомнить их, и речь прерывалась, а когда своими словами рассказывал, получалось лучше.
Вдруг Макеев звучно зевнул и ехидно спросил:
— Ребята, и чего он турусы на колесах разводит?
На него зашикали.
— А ты, коли знаешь, помолчи, — строго сказал Белевич.
Матросов метнул ненавидящий взгляд на Макеева.
— Ты, Макеев, может, лучше меня знаешь, тогда говори.
— Не знаю и знать не хочу, — резко ответил Макеев.
— Ну и дундук! — удивился Антощенко. — Не знаешь, — так чего ж не слушаешь?
— Даже вон замполит учится, — сказал Белевич.
— Да чего пристали? — крикнул Макеев. — Стерпеть я не могу, чтоб меня тут поучал всякий пескарь. Смешно даже! Тоже мне лектор. Из одного котелка едим кашу…
— Не буду! — вспылил Матросов и бросил блокнот на столик. — Пусть он сам.
— Сашко, и чего дурака слушаешь? — встал Антощенко.
— А чего он скулит? — голос Матросова дрогнул, глаза заблестели.
— От я ему зараз ребра посчитаю, — взмахнул кулаком Антощенко.
В это время вошли в землянку Кедров и Валя. Кедров изумился:
— Что за кулачная дискуссия? Думал, беседу проводят, а тут дело до драки дошло.
Матросову так стыдно стало, что он кинулся на нары и уткнулся лицом в вещевой мешок.
Это уже было совсем не солдатское поведение, и Кедров хотел скомандовать: «Встать! Смирно!», но не скомандовал, только с усмешкой покачал головой. «Ну, совсем еще мальчишка. И смех и горе с ним»… Выяснив, в чем дело, старшина сурово сказал Макееву:
— Не знал я, что ты такой ученый. Известно: только неуч думает, что он много знает. А вот один профессор мне говорил, что он учится у всех уму-разуму: у академика и рабочего, у инженера и сапожника, у молодого и старого… Дисциплинарное взыскание налагаю на тебя за срыв беседы.
В этот вечер в землянке стояла тишина. Матросов был задумчив, а когда все улеглись спать, он снова склонился над книгой и блокнотом. Колеблется от дыхания оранжевый язычок коптилки. За окном поскрипывает от ветра старая ель. Сдвинув брови, Александр торопливо пишет: «Гитлер говорит, что немцы должны завоевать весь мир, и требует в первую очередь истребить славянские народы. Гитлеровцы уже истребили и истребляют миллионы славян и других народов. Советский Союз объединяет семьдесят национальностей и народностей, скрепленных такой любовью и дружбой, какой не было на свете. И трудовые люди всего мира с надеждой глядят на нас. Гитлеровские генералы учат своих солдат: „Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик“… А днепровский колхозник дед Макар говорил мне: „Жить надо так, чтоб людям легче было оттого, что ты живешь. Совесть — глаза народа. Служи народу по совести“.
Какая красивая душа у нашего человека! Какая черная, звериная душа у фашистского мракобеса!»
В ночной тиши шумит ветер над землянкой. Стонет седая обомшелая ель. Друзья спят, но Александру спать не хочется. Хорошо, что он теперь в кругу отважных, испытанных людей, но ему еще во многом надо подтянуться, чтобы быть достойным их. По стрельбе обгоняют его Белевич и Антощенко, а Воронов гораздо лучше его отвечает на политзанятиях. Но ему, Александру, все-таки везет; у него много друзей и каждый охотно поможет.
Над землянкой завывает вьюга. Она, видно, бушует над всей землей. Заметает в окопах солдат.
И опять он припадает к блокноту и торопливо пишет:
«Великое счастье быть сыном народа, который идет впереди всего человечества. Завидная доля выпала нам, комсомольцам, быть в боевых рядах нашего народа!»
Глава X
КОМСОМОЛЬЦЫ
а комсомольском собрании Александр не воспользовался своими записями. Его увлекли волнующие выступления других комсомольцев. После доклада комсорга Брагина о дисциплине сразу же заговорили о том, как содержится оружие, о выполнении приказов, о поведении в бою. Комсомольцы приводили примеры, взятые из быта подразделений, называли имена лучших бойцов. И Матросов решил: тут все уже продумали, прочувствовали и знают то, что он с такой ясностью впервые понял и записал прошлой ночью, что ему полезнее послушать других.