— Александр сказал, ты забыл их забрать, — сказал он. — Так ведь?
Я поблагодарил его, взял венок и треножник и пошел в палатку. Кто-то побывал здесь и изъял листья, и это был удар; впрочем, вина было вдосталь, по крайней мере, когда я к нему приступил. Позже его стало сильно меньше. Я бросил венок в огонь, но листья лавра, как выяснилось, не имели ощутимой целительной силы.
Затем мы долгое время шли маршем и сразились в битве. Мы победили. Я сказал «мы».
Во время битвы я пребывал в полной боевой готовности.
Никаких пчел мне так и не доставили. Возможно, у службе снабжения возникли какие-то затруднения; писец в отделе закупок не заполнил необходимое требование, или же требование заполнили, но печать ляпнули вверху страницы, а не внизу. Что-то в таком духе. В любом случае, это ничего не значило; в ознаменование моей роли в раскрытии заговора я был продвинут по службе и стал первым адъютантом Начальника Службы Контрподкопов и награжден кричаще-красным кушаком. Поскольку к этому моменту Отдел Пчел состоял из меня и старика-скифа, который сильно сдал с того дня, как был убит его друг, отдел слили с департаментом Скота и Припасов и больше о нем не вспоминали. Мне было абсолютно нечем заняться, кроме как разъезжать верхом, пока армия на марше, и торчать в палатке на случай ничтожной вероятности, что я понадоблюсь на военном совете. Я просил о переводе обратно в легкую пехоту, но командующий ею македонец заявил мне, что не может удовлетворить мой запрос, пока он не будет завизирован моим непосредственным начальником. Когда я объяснил, что у меня нет непосредственного начальника, поскольку Службы Контрподкопов не существует в природе, мне было сказано: нет начальника — нет подписи, нет подписи — нет перевода. Я пытался растолковать ему, что из этого следует: я получаю жалование и прожираю пайку, не делая взамен вообще ничего.
— Ну разве ты не счастливчик? — ответил он и приказал проваливать.
Поэтому, пожалуйста, не спрашивай меня, каково было стоять в передней шеренге при Гавгамелах, или атаковать клин при Арбеле, или как выглядел въезд Александра в Вавилон, или что творилось в блокированном уксиями дефиле и в битве у Персидских Ворот — меня там или не было, или я не помню. Не ищи меня на фресках и мраморных барельефах, меня там нет, разве что покровитель муз, заказавший их, оказался таким буквоедом, что шедевр пришлось протянуть через кладовку и дворовый сортир, чтобы отобразить длиннющий хвост обоза, растянувшийся на целый день пути позади более интересных фрагментов армии. Я был в Персеполисе, когда Александр поджег дворец персидских царей своей собственной рукой после продолжительной ночной пьянки, но та часть города, в которой мы квартировали, располагалась так далеко от него, что я даже отблеска на облаках не заметил. Когда сын Пармениона Филота был обвинен в измене, и вместе с отцом казнен так же быстро и беспечно, как мы сворачиваем шею гусю, я был не так далеко, но узнал об этом только через день или два. Я дошел до Индии, но видел большей частью колеи, оставленные нашими телегами и задницу чье-то коня. Я был недостаточно высокого чина (благодарение богам), чтобы оказаться среди тех офицеров, которым повезло оказаться на военном совете, когда Александр ни с того ни с сего объявил, что с сего момента македонцы, равно как и персы и прочие завоеванные народы, должны распростираться перед ним и почитать его как бога. Все это, вся история, прошла мимо меня. Что, наверное, и к лучшему.
Простая правда заключается в том, что к тому моменту я сам себя не сознавал, если ты понимаешь, о чем я. Это как-то связано с лекарством, которое я принимал. Поначалу я был уверен — нет пчел, не надо и лекарства, но на практике оказалось иначе.
Я обнаружил, что без лекарства я чувствую себя куда хуже, чем от пчелиных укусов; меня тошнило, я ничего не соображал, стал раздражителен, беспокоился, трясся и иногда впадал в жуткую депрессию, при том что понятия не имел, отчего все это, поскольку ничего дурного со мной не происходило. Поэтому я стал наводить справки и в результате нашел кое-каких скифов — это были объездчики лошадей из департамента Скота — и спросил их, где бы мне добыть лекарство. Они только посмотрели на меня грустным взглядом и сказали, что очень меня понимают, но кусты или деревья, с которых собирают наши листья, просто-напросто не растут в Персии, и ничего с этим не поделаешь.
Однако, продолжали они, проведенные ими изыскания показали, что существует местное персидское лекарство, которое, возможно, ничуть не хуже нашего, и как только им удастся его раздобыть, они меня известят.
И они не соврали. Это оказалось совершенно другое средство: для начала, скорее какой-то корень, а не листья, и его надо было жевать, а не жечь, но притом оно было куда как крепче первого. Так или иначе, оно пришлось вполне ко двору, поскольку избавляло от головокружения, трясучки и прочего, так что я заказал у них большую партию этого добра.