Николай II был притягательным центром для дворцовой интриги. Своей двуличной, многоличной 'ПОЛИТИКОЙ, обманчивой СКЛОННОСТЬЮ К КОМ-промиосу, который, однако, всегда отменялся с упрямой настойчивостью, своим непрямым взглядом и не простым отношением к людям он поощрял и закреплял именно этот стиль придворной жизни. Всякий царь заслуживает своих приближенных. Николай II не умел искать и не умел находить нужных людей. Да если бы такие нашлись,-то чем'мог бы он вдохновить глубоко-преданных сторонников самодержавия? Открытая политическая арена ещеЛмогла бы выдвинуть государственных деятелей, помимо индивидуального влияния царя. Но в атмосфере «личного режима» личность самодержца имела решающее значение для тех, по крайней мере, кто в ней непосредственно черпал пафос и творческие силы. Николай II был в этом отношении совершенно бесадо-ден. Он ^продолжал олицетворять самодержавную власть, но не мог скрыть ее социальной и политической наготы. В короне давно уже не-хватало драгоценных камней. Кого мог пленять фальшивый блеск стекляшек? Не было такой нравственной, религиозной, политической идеи, которая создает силу сопротивления, сознание правоты. Благодаря этому, всякий проступок режима выростал в преступление, всякое преступление грозило гибелью ...
В такой опустошенной среде протекала придворная жизнь. В ней были черты поразительного сходства с тем периодом московской истории, ког’да кончалась династия царей и Россия вступала в полосу смутного времени. И тогда в московском дворце, по свидетельству историка, сосредоточились элементы нравственного растления, и тогда идея самовластного царя стала, разменной монетой в игре людей, которые прибегали к силе тайных козней и интриг, силе предательства, доноса, клеветы, всякого коварства, всякого «потаенного лиха». В сумеречной обстановке царскосельского дворца, куда не проникало живое, правдивое человеческое слово, так же свирепство-ват суеверный страх и бойзнь «порчи», как- в хоромах московского самодержца. Если тогда прибегали к ворожбе, к приворотному зелью, к ведовству и колдовству для того, чтобы отвратить гибель или «извести» врага, то и во дворце Николая II нравы немногим разнились. Длиннополый охабень или золотом шитый мундир одинаково прикрывали низость и своекорыстие царедворцев. Самовластие не могло существовать' иначе, как окружая себя болезненной подозрительностью. В сущности, каждый приближенный таил в себе опасность, раз не существовало идейной связи, раз общий интерес не господствовал над личным. «Несмотря на свою великую власть и грозное свое могущество, грозное могущество даже' одного своего слова, несмотря на эту .непомерную силу сильного, московский государь чувствовал, что он не имеет силы, чувствовал, что он находится в постоянной самой тесной и тяжелой осаде».
Эти слова историка целиком могут быть отнесены и к быту умиравшей династии Романовых.
В такой обстановке Александра Федоровна должна была найти себе место. Ее появление на русском горизонте вызвало у некоторых надежду, у других смущение и даже тревогу. Круги либеральные, свободомыслящие связывали с именем немецкой принцессы, получившей английское воспитание, смутные чаяния конституционной реформы; придворное общество с опаской встретило чужеродный элемент и начало по обычаю плести интригу. Личность, — пусть это будет царица, посколькуЧша входила, как составная часть, в придворный быт, — была неразрывно связана с понятием о самовластии. В 'этом еще раз сказывалась черта сходства с московским, допетровским обществом. Гессенская принцесса сразу усвоила этот принцип окружающей среды и превратила его в средство самозащиты. Либералов она скоро разочаровала, против интриганов решила использовать силу самодержавного царя. Но последствия этой дворцовой «осады» она не переставала испытывать. Боязнь «порчи» не покидала ее ни на одну минуту. О том, что нельзя верить никому из приближенных — эту истину она восприняла мгновенно. Не даром ее пленяла впоследствии утопическая идеология непосредственной связи царя с армией и народом, минуя коварство придворной знати и вражду чиновной интеллигенции. В сущности, у нее не было иного выбора. Замкнуться в узких рамках семейной жизни она не могла по природе своей. Помимо всего, зловещий знак наследственности закрывал для нее и этот исход. Царица бесплодная или с опороченным потомством не выполняла, по старорусским понятиям, своего основного назначения. Дворцовая интрига ее «изводила», и для такой неудачницы оставался двоякий удел: смерть или заточение в монастыре. Быть-может, жизнь не привела бы Александру Федоровну к таким послец-ствиям, но положение, несомненно, создалось бы для нее безысходное, если бы она сама со всей настойчивостью и (прямолинейностью не овладела обстоятельствами и не сумела приковать свою судьбу к судьбе царя. Особенности ее душевного склада, свойства характера и направление воли помогли ей осуществить план самозащиты, они же ускорили и зловещйй конец/ И немудрено, если царица в среде всеобщей скудости, умственного и духовного вырождения быстро снизилась к уровню людей «припадочных», людей того круга, который один только был ей предназначен, и дала волю суеверию в поисках помощи извне. Не малую роль, сыграл зловещий свиток событий, которым ознаменовано было царствование Николая II. "Царь, окружающие его советчики бессильны были разорвать кольцо несчастий, сковавшее Россию. Они даже постичь не могли известной закономерности всех бедствий. От природы предрасположенная к мрачным заключениям, с душой, перегруженной тревогой и сомнениями, Александра Федоровна чуть ли не с первого дня своего появления в России увидала карающую десницу судьбы, которая непримиримо преследует династию, требует искупительных жертв и бьет, бьет без конца...
1896 год ... Коронование в Москве .. Страшная катастрофа на Ходынском поле, положившая начало всем испытаниям и бедствиям. Голодный 1898 год, судороги человеческого страдания, о которых доходили сведения даже до двора. Неуло'-вимЫй призрак революции, бомбы и выстрелы, истребление наиболее преданных и надежных охранителей власти, полоса крестьянских волнений в Полтавской, Харьковской, Курской губерниях; восстание матросов в Свеаборге и Кронштадте, бунт матросов Черноморского флота, восстания в войсках и, наконец, несчастная, позорная война с Японией. Весь этот мартиролог был лишь вступлением к подлинному потрясению основ самодержавия — к революции 1905 года, когда пред лицом царицы пронесся мстительный ураган народного возмущения и доходил совсем близко глухой рокот восставшей улицы ... 1905 год оставил глубокий след. Александровский дворец стал походить все более на осажденную крепость.
Годы реакции и торжества столыпинской диктатуры не могли внести успокоения. Слишком свежо было «предание», да и Государственная Дума, этот символ компромисса, который вынуждена была допустить самодержавная власть, колол глаза, как живой укор. «Усмирение» куплено было дорогой ценой, но власть скользила все время по острию ножа и теряла равновесие от любого толчка. Социальная основа самодержавия суживалась и, наконец, совершенно исчезла. Личное ’влияние, личный авторитет получили широкий доступ ко двору. Потерян был тот нравственный и политический критерий, который помог бы оценивать людей, прёдотвращать безрассудство и падение власти. Тогда-то вмешательство царицы в. дела государственные становится все очевиднее. Во время войны с Германией оно приняло форму исключительную. Всякое решение, в конечном итоге, должно было получить одобрение Александры Федоровны. Она невидимо присутствовала на заседаниях совета министров, решала военные, стратегические задачи, смещала чиновников, диктовала программу власти верховной и подчиненной. Она разочаровалась, на жестоком двадцатилетием опыте убедившись в бесплодности всех попыток так называемых государственных деятелей водворить мир и спокойствие в стране и дать надежную опору для династии, а главное, она не доверяла этим придворным льстецам «мужам совета» и своекорыстным интриганам. Длинная чреда бедствий, мрачная хронология царствования Николая II цодтолкнули царицу к той грани суеверия, к которай и без того влекла ее «неведомая сила» души. История обрубила все ветви самодержавия, и сухим голым стволом, засохшим от корней до вершины, пугало оно современников. А рядом с ним иноземная царица, такая же неподвижная и «бесплодная», думала воскресить этот политический труп при помощи чудес и заклинаний.