Когда спустя день Александра заставляет себя прочесть манифест, она тихо произносит: «Больше я не царица…»
Несмотря на все, 4 марта она пишет в своем последнем письме в Ставку:
«Какое я испытала облегчение, когда услышала Твой голос… Только сегодня прочла манифест. Люди вне себя от отчаяния (…) Военные подымутся (…) Я чувствую, что еще засветит солнце — я вижу Тебя снова на троне (…) Здесь арестовывают без разбору, налево и направо (…) Как Тебя унизили! Я не узнаю, кто это был, пока Ты сам мне не скажешь. У меня чувство, что армия восстанет!»
Проходит совсем немного времени, и уполномоченный нового Временного правительства объявляет царице, что они должны считать себя находящимися под арестом. Между тем царь из Ставки телеграфирует в Думу свои требования: обеспечить ему и его семье свободный проезд в Крым. Однако, угрожая контролем над уличной толпой, верх в ней берет революционное крыло, использовавшее события последнего времени и политику демократизации для усиления своей власти. Под его нажимом царя, хотя и отрекшегося, объявляют арестованным в Ставке — точно так же как и его семью в Царском Селе.
Вместе с царицей и детьми домашнему аресту подвергнуты также весь штат прислуги и придворные. Если хотите, можете уходить, так как вы свободны, объявляет комендант. Только немногие находят в себе мужество разделить неопределенную судьбу царицы. И начинается такое массовое бегство, что комендант презрительно цедит сквозь зубы: «Лакеи…»
Но не только безлюднеет дворец, сменили и охрану. На ее место заступают революционно настроенные солдаты. Теперь семью не охраняют, а сторожат.
После многодневного ожидания наступает радостный миг: Николай возвращается. Через дворцовые ворота он вступает в другой мир. Печальная картина открывается его взору: повсюду неряшливые солдаты в неухоженном обмундировании. От привычного уважения к хозяину дома нет и следа, и, торопливо шагая по аллее к Александровскому дворцу, бывший царь, по обыкновению, механически отвечает на приветствия, которых не было…
Когда Александре докладывают о его прибытии, она выбегает навстречу, как девочка. Они бросаются друг другу в объятия и плачут. «Мне очень жаль», — вновь и вновь повторяет Николай.
Детям уже обо всем рассказали. Алексей спрашивает, кто же теперь будет царем — и если никто, то кто же будет править. О собственном праве, в сознании которого он все эти годы воспитывался, и своем положении престолонаследника, он не обмолвился ни словом. Гораздо более глубоко задевает Алексея то, как неуважительно обращаются теперь охранники, вдохновленные революционным духом новых властителей, с его отцом, который всегда был для него могущественнейшим человеком в мире.
Семье ограничивают свободу передвижения. Сначала им вовсе запрещают выходить из дворца, затем разрешают только на некоторое время, погулять по парку. Но и там не оставляют одних. К тому же караульные солдаты ведут себя по-хамски: словно расшалившиеся дети, они забавляются тем, что демонстрируют друг перед другом власть над некогда могущественным государем. Начальники вдолбили им в головы революционные доктрины, и царь для них жестокий и кровожадный деспот.
На грубость солдат семья реагирует с достоинством: Александра объясняет причины «пороками времени». Бывший царь, правда, поражен тем, как низко опустились солдаты его страны.
«Государыня переносила свое новое положение с христианским смирением и достоинством, чего никогда прежде я за ней не замечал», — сообщает позднее домашний учитель детей, Жильяр, один из немногих, кто в этой ситуации поддерживал царскую семью. Он да еще лейб-медик доктор Боткин — важная опора, и не только и-за профессии, но и благодаря личным качествам и прежде всего для царя. Впрочем, из-за военных неурядиц швейцарскому гражданину в то время было почти невозможно вернуться на родину.
Помимо двух фрейлин и нескольких мелких слуг, гофмаршала Фредерикса и горничных, с Александрой остаются Лили Ден и Анна Вырубова. Они готовы разделить лишенную блеска и сведенную до банальной борьбы за существование новую жизнь царской семьи. Когда Николай с детьми работает в саду, Александра часто наблюдает за ними, сидя в кресле-качалке и занимаясь рукоделием. Днем взрослые ведут уроки с детьми, распределив между собой предметы. Вечерами играют в карты, главным образом в безик, читают, как и в прежние времена, литературу. Величайшим утешением для всех членов семьи является то обстоятельство, что их не разлучили.
В первое время все дети — теперь уже и Мария — еще больны корью и выздоравливают слишком медленно. На протяжении нескольких недель Александра регулярно отмечает в своем дневнике их температуру. Ее нетипично лаконичные заметки того времени дают сведения о мелких, однако порой весьма характерных для той ситуации подробностях быта: