Семью привезли в особняк, который незадолго до этого был спешно реквизирован у зажиточного купца по имени Ипатьев. Дом еще не подготовлен, и первые ночи некоторым членам семьи пришлось провести на полу. Но это будет лишь маленькая неприятность по сравнению с тем, что первой партии и позднее подъехавшим остальным членам доведется испытать.
Александра находит утешение в молитвах. В дневниковых записях о неудобствах всего пару слов, зато всегда она упоминает, какое именно место в Библии читает; она сообщает также о том, что Николай читает то из Иова, то из легенды о святом Николае, то снова из Евангелия. Невзирая на обстоятельства, Александра питает надежду, что все вдруг переменится к лучшему. Еще в день приезда в этот екатеринбургский дом она нарисовала на оконном стекле древнеиндийский крест с поперечинами — свастику — символ солнца и счастья…
Все же ужесточение политического климата, повлекшее за собой свержение буржуазного Временного правительства Лениным осенью 1917 г., вскоре коснулось и царской семьи. Охрану и ее командира, определявших для узников порядок соблюдаемых запретов и требований, заменили более благонадежными и преданными новым революционным властям.
Соответственно возрастают придирки стражников к царской семье, а некоторые солдаты не останавливаются даже перед рукоприкладством. Комнаты не запираются, и охрана может входить в любое время; режим содержания ужесточается, и выходить во двор разрешают не более часа, а то и всего полчаса в день; продовольственные карточки, выданные семье Временным правительством, упразднены, довольствие сокращено до солдатского пайка. И все же семья еще кое-что высылает тем, которые, по ее мнению, нуждаются, урезая свой и без того скудный рацион. Болезненнее всего Александра воспринимает запрет посещения церкви. Она сооружает домашний алтарь, и время от времени в «дом особого назначения», как на жаргоне комиссаров называется это здание, разрешают приходить священнику.
С 10 мая 1918 г., через месяц после приезда Александры в Екатеринбург, здесь уже и другие ее дети. Но по прибытии на вокзал их разлучили почти со всеми ехавшими с ними верными друзьями семьи; им не позволили более находиться с царской семьей. Некоторых из них тотчас же привезли в тюрьму и расстреляли.
В Тобольске и во время переезда багаж семьи постоянно обыскивался, и все ценные вещи были изъяты. Кроме обручального кольца и несъемных браслетов Александре, как и ее дочерям, пришлось отдать все украшения; остались лишь бриллианты, которые они еще в Тобольске зашили в белье. Обстановка заметно накаляется. Когда матрос Алексея Нагорный протестует против того, что у его подопечного отняли икону, висевшую над кроватью, его уводят и вскоре расстреливают в тюрьме.
Из членов свиты, с утратой которых Александре теперь приходится мириться, тяжелее всего пережить отсутствие Жильяра, ставшего близким другом семьи.
Не дав себя запугать, он, как швейцарский гражданин, в мае 1918 г. ввиду явно тревожного положения семьи всеми силами борется за ее безопасность. Жильяр обращается в консульства Франции и Англии — союзнических с Россией стран. Но его старания напрасны: французский консул находится в отпуске, британский успокаивает швейцарца: мол, никакой опасности, ибо за ситуацией следят и не видят никакой угрозы для семьи: «У нас все под контролем, не беспокойтесь», — звучит ответ. Между тем к московскому правительству обращается и датская сторона (в Дании находится теперь царица-мать, урожденная датская принцесса, с сестрами Николая Ольгой и Ксенией). — «Нет причин для волнений, — отвечают из Москвы, — Романовы в безопасности». Даже германский посол Мирбах совершает демарш перед советским правительством. Он указывает в первую очередь на немецкое происхождение царицы и передает озабоченность германского правительства и его желание, чтобы сохранили жизнь, по крайней мере, царице. О детях речь не идет: как следует из переписки в мае — июле 1918 г. между берлинским министерством иностранных дел и германским послом в Москве, считается, что ходатайство за Алексея — ввиду его положения как престолонаследника — могло бы насторожить советское правительство, и его могли бы истолковать как (разделяемую, как известно, большей частью российского населения) симпатию к потенциальному претенденту на престол. Ответ советского правительства стереотипный: «С царской семьей все благополучно».