Вначале Александре не удается настроить Николая против главнокомандующего. Однако когда ранней весной 1915 г. неудачи на фронте учащаются, критика царицы обостряется.
«Вспомни, что император Ты, — напоминала она сначала мужу, пытаясь удержать его от предоставления главнокомандующему широких полномочий. Теперь же, намекая на предубеждение Распутина, которое никогда не волновало Николая, добавляет: — тот, у кого нет благословения Божьего, не может иметь успеха!»
«Н[иколай] Щиколаевич] не должен Тебя сопровождать, когда Ты в первый раз поедешь на фронт», — умоляет Александра (безуспешно) царя б апреля. А через день напоминает ему об этом, зная, что царь по обыкновению поедет на один из участков фронта в сопровождении своего главнокомандующего: «Ему [Распутину] не нравится, что Щиколай Николаевич] едет с Тобой. Он считает, что было бы лучше, если бы Ты поехал один — и в этом смысле я полностью с ним согласна…»
Александра ревнует к главнокомандующему и опасается, что тот может стать популярнее среди солдат, чем царь. Она даже побуждает Николая к тому, чтобы он не ставил в известность своего главнокомандующего, когда собирается начать инспекционную поездку. «Я не обманываю своих собственных генералов», — сердится царь, ибо образ мыслей жены не встречает у него понимания. Здесь он не позволит влиять на себя Александре, тем более Распутину.
Близость великого князя к Николаю беспокоит Распутина еще больше, чем царицу, — из-за влияния князя на кадровую политику царя. Вот типичный пример того, как Распутин пытается бороться со своими явными и потенциальными врагами с помощью царицы.
Царь назначает нового обер-прокурора Священного синода — со времен Петра I место патриарха занимает светский глава церкви. Кандидат — либеральный граф Самарин из Москвы, избранный Николаем, видимо, по совету дяди. Однако Распутин хочет выдвинуть своего ставленника, так как представители православной церкви, как правило, критикуют его образ жизни, мнимую религиозность и псевдоправославное учение. Поэтому в беседах с царицей представляет Самарина в невыгодном свете, говоря, что он «опасен для влияния царя на церковь». Слезные мольбы Александры о том, чтобы царь оставил в должности обер-прокурора Саблёра до тех пор, «пока наш друг не найдет лучшего кандидата», тщетны. Остается лишь в последующем письме от 16 июня взять более настоятельный тон:
«Я умоляю Тебя, при первой же беседе с Самариным] строго-настрого запретить ему заниматься клеветой или интригами против Нашего Друга, пригрозив, что иначе Ты не будешь держать его на службе, ибо верный слуга не осмелился бы выступать против человека, который уважает его государя…»
Если Распутин боится Самарина по понятным причинам, то предвзятость Александры, помимо науськиваний Распутина, питается еще и заботой, что преобладающие в Москве антипатии к ней через Самарина распространятся в Петербурге: престиж Александры в этом городе упал после увольнения няни, происходившей из известного рода Тютчевых и осмелившейся протестовать против неприличного визита Распутина к великим княжнам.
Предпринимая последнюю безуспешную попытку настроить царя против Самарина («все против него, и он против нашего друга [Распутина] — это к несчастью!»), Александра передает прошение Распутина об освобождении его сына от фронта.
Уловки и приемы, с помощью которых Распутин маскирует свои интересы и тем самым обманывает ни о чем не подозревающую царицу, выражены здесь в типичной форме. Он уже несколько раз ходатайствовал об освобождении своего сына от воинской повинности, — если в соответствии с российскими законами того не забрали в армию во время первого призыва как единственного сына, то второго призыва ему было не миновать. И вот вопрос на повестке дня. Идя навстречу Распутину, царица по его настоянию уже несколько раз обращалась к царю — без последствий. Бунтовало чувство справедливости Николая: никаких исключений из правила для «протеже», ведь на его глазах ежедневно цвет русской молодежи добровольно идет на смерть за свою страну. Но Распутин знает, как произвести впечатление на царицу. Не задумываясь, он играет на ее чувстве сострадания, религиозности и непоколебимой вере в него, посылая из Сибири телеграмму: