«Во время озарения, которое снизошло на меня при принесении пасхальной жертвы святому духу, меня как громом сразила новость, что у меня отнимают единственного сына; значит, суждено мне разделить участь Авраама, — вместо того чтобы мой сын и дальше творил добро…»
Другим словами — его сын был призван. Растроганная, как и ожидалось, Александра дословно передает содержание этого послания в своем следующем письме Николаю. Забыты утешительные слова, которые были всегда у Распутина наготове, когда царица скорбила о павших героях или скончавшихся в лазарете раненых: «Не печалься, — звучат мудрые слова «старца», — они горящие свечи перед алтарем Бога…» Разве это не относилось бы и к его сыну, пади он на поле боя?
Однако и это не производит на царя должного впечатления — или он давно уже разглядел Распутина и лишь щадил Александру, скрывая от нее свое прозрение? Ответ на ее послания в короткой телеграмме:
«Сердечно благодарю за милое письмо. Жара здесь страшная. Видел Самарина. Принял свое назначение и попросил только о двухнедельной отсрочке. Горячо всех целую, Ники».
Однако царю, возможно, стало все ясно после того, как ходатайство Распутина о сыне совпало с другими его предостережениями (в том числе и о Самарине) против второго призыва резервистов: этот приказ о призыве был объявлен в июне — большие потери в армии необходимо было компенсировать. Распутин, настоятельно «отговаривавший» от этой меры, предсказывая «большие беспорядки в случае второго призыва», так как «не хватает мужчин на домашних работах», взволновал царицу, после чего та обратилась с соответствующей просьбой к царю. Естественно, Распутин не упоминал о том, что это коснулось бы его сына. А легковерной царице и в голову не пришло бы приписывать ему неблаговидные мотивы и усматривать взаимосвязь между обоими обращениями.
Так как и в этом случае царь остается глух, а Александра твердо убеждена в том, что пренебрежение предупреждениями Распутина принесет несчастье, она посылает Николаю посох, «который Ему [Распутину] достался на Афонской горе; он шлет Тебе его как благословение», как поясняет она. В письме от 14 июня она также цитирует фразы, с помощью которых он, видимо, пытается заверить царя в своей лояльности и честности, подавая прошения с сомнительным исходом:
«…он [Распутин] говорил много и красиво, что есть русский император и что только он, хотя есть и другие помазанные и коронованные монархи, уже триста лет является настоящим помазанником. Он сказал: «Отказавшись от призыва второго класса, Ты бы спас свою власть…»
Все напрасно. Царя все это не впечатляет. Так что Александре остается лишь укоризненно жаловаться: «…наш друг принимает так близко к сердцу, что Ты больше с ним даже не разговариваешь, а слушаешь только Своих генералов и министров…»
Борьба Александры за самодержавие
В середине 1915 г. наступает перелом. Еще не забыта потеря с такой гордостью завоеванного Львова, которую царица под первым впечатлением прокомментировала словами: «…теперь Вильгельм будет спать в постели старого Франца Иосифа, которой Ты владел одну ночь…»; еще свежо в памяти поражение русской армии под Танненбергом, где генерал Гинденбург сменил Мольтке на посту командующего и, проведя блестящий маневр, окружил и уничтожил русскую армию, как пала Варшава, столица русской Польши.
О падении Варшавы царь узнает в Царском Селе. «Он был бледен, как мел, — сообщает Анна Вырубова, находившаяся как раз в комнате царицы, когда царь вошел с телеграммой. — Без слов он подал царице телеграмму, закрыл лицо руками и сказал: «Так дальше не может продолжаться».
Николай решает взять отныне верховное командование на себя. Великий князь Николай Николаевич назначен главнокомандующим на Кавказ.
Александра с подозрительной настороженностью наблюдает за деятельностью смещенного великого князя, который забирает с собой на новое место своих верных генералов. Не готовит ли он военный переворот? Не хочет ли он оттуда провозгласить себя самого царем? Взволнованные письма Николаю демонстрируют чрезмерное недоверие и нервозность. Но это совершенно безосновательно: никогда великий князь не вмешивался в политику, даже не позволял дипломатам увлечь себя на комментарии, и после крупного поражения своих генералов на северо-западном фронте сам попросил царя об отставке, как сообщает Николай в одном из писем.