Все это, возможно, вновь вспомнилось царю, когда Родзянко шагнул ему навстречу. Николай знает, что тот может быть откровенным:
«Я сказал ему все. Об интригах министров, которые действуют друг против друга по указке Распутина, о стратегических политических просчетах, о всеобщем злоупотреблении служебным положением, о пренебрежении общественным мнением и том, что конец народному терпению уже виден. Я напомнил ему о связях Распутина с сомнительными личностями, о его распутстве и оргиях, о том, что его близость ко двору и влияние на государственные дела в те кризисные годы весьма раздражали население и честных людей в правительстве. Я убедительно показал, что Распутин был немецким шпионом.
Если бы единственной целью министров действительно было благо нашей страны, то присутствие такого человека, как Распутин, не имело бы никакого значения. Однако проблема состоит в том, что они отчасти зависимы от него и втягивают его в свои интриги.
Я должен сказать Вашему Величеству, что так дальше продолжаться не может. Никто не открывает Вам глаза на то, какую роль играет этот человек. Его присутствие при дворе Вашего Величества подрывает доверие к высочайшей государственной власти и может иметь пагубные последствия для судьбы династии, ибо отвращает сердца людей от императора…»
На следующий день выходит приказ отослать Распутина в родные места, однако по настоянию царицы его вскоре отменяют…
«Роковая политика, за которую ответственна императрица и ее клика, — характеризует ситуацию сторонний наблюдатель французский посол Палеолог, — внушена им — Распутину, Вырубовой, Танееву, Штюрмеру, Андроникову — четырьмя людьми: председателем крайних правых Щегловитовым, митрополитом Питиримом, бывшим руководителем полиции Белецким и банкиром Манусом. В остальном я вижу лишь игру анонимных и рассеянных сил…»
Продовольственный кризис обостряется. Вопрос этот передается в ведение министерства внутренних дел. Ввиду неспособности Протопопова решить проблему, негодование нарастает. Общественность возлагает надежды на предстоящее заседание парламента, намеченное на середину декабря 1916 г. Все с нетерпением ожидают его.
Ожидает его и Александра, крайне встревоженная, как и за год до этого, в 1915-м. Ей приходится считаться с яростными дискуссиями и нападками на правительство, — и на тех, кто стоит за назначениями, — стало быть, на Распутина и на нее саму. По сравнению с прошедшим годом в общественности и парламенте заметно усилились настроения против нее: со стороны врачей и даже раненых солдат уже нет того уважения, как в первые годы, порой ей даже выказывают откровенную враждебность. За спиной ее прозывают «немкой» — как некогда в революционной Франции звали «австриячкой» Марию Антуанетту. Даже «Сандро», лояльнейший родственник и друг царя, попытался однажды обосновать этот, в общем-то, несправедливый намек на «предательски прогерманскую позицию» Александры: по его мнению, то, что приписывали Александре, очевидно: «Если царица действительно большая русская патриотка, за какую себя выдает, почему тогда она терпит присутствие этой пьяной скотины [Распутина], которую все видят в столице в обществе немецких шпионов и им симпатизирующих».
Ожидается, что на заседании Думы будут выдвинуты настоятельные требования о большей ответственности правительства. Много дней Александра осаждает Николая письмами, убеждая, чтобы он не уступал председателю Совета министров Трепову, занявшему соглашательскую позицию, а полагался на твердую руку министра внутренних дел Протопопова, следовательно, силой подавил, по ее мнению, незаконные домогательства.