Наташа рассказала и о том, как Настя прибежала к ней в квартиру после встречи с Юрой и плакала, думая, что убила Вадима и что заболела СПИДом.
Сидевшая теперь в зале Кравцова, слушая рассказ Наташи, всплеснула руками:
— Вот почему она бросила учёбу. Бедная девочка! Какой ужас?
Видно было, что маленькая сгорбленная женщина готова была расплакаться, с трудом сдерживая слёзы платком, который она время от времени подносила к глазам.
Однако, не смотря на то, что даже свидетели обвинения практически все выступили в защиту Настеньки, как ни старался этого избежать прокурор, само по себе обвинение в убийстве оставалось, и мотив его продолжал быть не совсем понятным для судьи и народных заседателей.
Но вот адвокат приглашает свидетеля Крестьянкину. К столу подошла простая бедно одетая женщина в старом выцветшем платье до пят, из-под которого выглядывали большие стоптанные башмаки. Старческая голова покрыта седыми коротко остриженными волосами.
Судья спрашивала:
— Ваша фамилия.
— Крестьянкина я.
— Имя-отчество.
— Анна Кирилловна. Но ты меня, милая, зови просто Кирилловна. Так мене усе зовуть.
Судья отговорила своё, что положено, и передала слово адвокату. Тот побарабанил пальцами по животику, затем достал из большого портфеля, стоявшего рядом с ним, целлофановый пакет и вынул из него какой-то старый, потемневший от времени, сложенный в несколько раз кусок материала, который, вероятно, когда-то был белого цвета.
— Скажите, пожалуйста, Анна Кирилловна…
— Сынок, да ты зови меня Кирилловна. Мене так лехше, — прервала его свидетельница, вызвав прыск смеха в зале.
— Хорошо, Кирилловна.
— О то добре. Я к отечеству не привычная.
— Ладно, Кирилловна. Вы знаете, что у меня в руках?
— А то нет? Я тебе сама эту штуку вынесла.
— Так расскажите, пожалуйста, суду, где и когда вы эту штуку нашли.
— Я табе ж сказывала, милай. Ото года два назад, у ту зиму у декабре, колы у нас Рождество неправославные празнують. Мы то попозднее собираемся.
А те ране. На другой день я пишла снег счищать. Метелюга была ночью, ажно всё занесло. Гляжу якась холстина на кровельке моей прилипла. Прибрала ея.
Но полоскать и стирать не стала.
Я честная, Евгенич. Мене все доверяють. Я три с половиной тыщи нашла соседкины, отдала ей и ни копейки не взяла. Она предлагала, а я не взяла. Зачем? У мене жизнь чижолая. Я у трёх работах работала. Ночью бульвар подметаю. У доме пионеров работаю.
— Кирилловна, — прервал разошедшуюся старушку адвокат, — вы совсем о простыне забыли. Та не, Евгенич, помню, як жешь. Там булы якись то буковки и пятна кровяные. Испужалась я. Ну, ненароком хтось потерял. Так я сховала у подпол, да забула. А тут ты шукаешь. Так я што? Раз кому надо, я и не стану удерживать. Мени чужого не надо. Жизня и так чижолая, что ни день.
— Так чего ж вы не отнесли её в милицию, если испугались? — спросил прокурор, вскакивая. Он смутно начинал понимать, к чему всё клонится.
— А того и не снесла, что испужалась. Ноне знашь как? — сам принесёшь, сам и отвечать будишь. Мене пужали ужо. Я при немцах у деревне жила. Так страшно было, но мене немец пускал. Я немного отбрешу по немецки, обыщут и пускають. А я две буханки хлеба за спиной несу. Других за деревню не пускали, а я проходила. Выхожу на сашу, два ведра картошки несу. Разрешали, только чищенную. Партизаны приходили, переживали у мене у подвали. Потом понадавали мене мидали. Ну, за што? За што, спрашиваю?
— Спасибо, Анна Кирилловна, — остановил её Пермяков.
— Та што спасибо? Мене дочка у Москву выташила, а сама незнамо куда с мужиком сгинула, внучку у мене оставила. Дай бог дитей, а дитям разум. Я жила в проходной комнате. Нехай бог миловает, ни с кем не ругалась. А Маринка мене не сотни, тыщи стоила. Но я не жалюсь.
— Спасибо, Анна Кирилловна, — ещё раз попытался остановить не в меру разговорившуюся женщину Пермяков. — Садитесь, пожалуйста. Потом мне расскажете остальное, — и он, взяв старушку под руку, отвёл к свободному стулу в переднем ряду. Возвратившись, продолжил:
— Уважаемые судьи. Перед вами женщина, которая сохранила у себя случайно найденную простыню, выброшенную подсудимой в форточку, о чём она и говорила.
Пермяков подошёл к столу и положил на него свёрток.
— Разверните его. В одном из углов вы найдёте штамп с чётко замеченными буквами МГУ, то есть Московский Государственный Университет, а рядом ещё одна заглавная буква «Д», что означает корпус «Д», в котором происходило рассматриваемое нами происшествие.