Наконец, послышалось долгожданное:
— Встать, суд идёт.
Все заняли свои места.
Судья окинула зал взглядом и объявила:
— В связи с новыми обстоятельствами, изложенными на вчерашнем заседании, а так же возникшими сегодня, суд в составе…
Дальше были названы имена судьи и заседателей.
— … принял решение признать подсудимую Болотину Александру Алексеевну, обвинявшуюся по статье сто второй уголовного кодекса РСФСР, полностью невиновной.
Зал взорвался аплодисментами. Настенька не выдержала. По щекам потекли слёзы. Но они полились из глаз и её мамы, сестры Верочки, сидевшей рядом с Леонидом Евгеньевичем Татьяны Евгеньевны, так эмоционально первой на суде выступившей в защиту Настеньки. Глядя на них, заплакали от радости и другие женщины. Но судья мрачно подняла руку, призывая к вниманию.
— Я должна сообщить, что главным в принятии сегодняшнего решения оказалась невозможность, да теперь и ненужность, проведения одной из экспертиз, которую предложила вчера защита. Дело в том, что вчерашний свидетель, которого мы собирались привлечь сегодня к суду в связи с новыми обстоятельствами по обвинению в изнасиловании, сегодня покончил собой.
Зал ахнул и замер. Судья продолжала:
— Он оставил предсмертную записку, предназначенную суду, которую я довожу до вашего сведения. — Судья развернула лист бумаги, ярко забелевший на чёрном фоне судейской мантии, и прочитала:
— Уважаемый суд, дорогие люди! Уходя из этой жизни в полном сознании и совершенно добровольно, я вынужден признать, что действительно я, Вадим и Аль Саид совершили гнусный поступок, изнасиловав замечательную девушку и испортив ей жизнь. Двое из нас, подлецов, уже поплатились за это своими жизнями. Вчера я понял всю несправедливость моего пребывания на этой земле и тоже ухожу. Дорогая Настенька, прости, если можешь. Простите, люди.
Я не оправдал доверия своих родителей и жены, которая абсолютно справедливо выгнала меня из дома. Она подсказала мне правильный выход. Я не виню её. Спасибо и прости, милая. Простите, мама и папа. Жить с таким тяжким грузом на душе мне будет не под силу. Простите. Пятого июля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Борис Соков.
В зале стояла мёртвая тишина.
— Болотина Александра Алексеевна, вы свободны. Все свободны, товарищи.
Зал встал. Судья и заседатели вышли. Суд завершился новой трагедией.
Ещё вчера он сидел здесь в этом зале — Соков, которого все на работе почтительно называли Борисом Григорьевичем. После суда, не глядя на Настеньку и её родных в третьем ряду, не видя вообще никого, он вышел, забрался в свою волгу, стоявшую недалеко от подъезда, и долго не мог решиться включить зажигание. Он не знал, куда ехать.
В памяти всплыли голубые глаза удивительно красивой Настеньки, спрашивающей «Вам стыдно?» Зачем она так спросила? Зачем потребовала смотреть в глаза? Это невыносимее всего.
Ему было не просто стыдно. Он почувствовал боль в сердце от сознания того, что никогда больше не увидит эту девушку смеющейся ему, как тогда за столом, никогда не прижмётся к её груди, так взволновавшей его в ту самую ночь. Могло же быть всё иначе. Могла она поехать с ним в любую страну секретаршей или переводчицей. И могла бы согласиться на его ухаживания и доставлять радость сама, без насилия. Могло быть так? Конечно. Но теперь не может.
Теперь вообще жизнь перевернётся. Завтра, как сказал адвокат, будет другая статья. Статья против Сокова. Разумеется. Что проверять его спермы, когда он и так знает, что был с Настенькой? Докажут мгновенно, и тюрьма обеспечена. Вся жизнь на смарку. И будет ли это жизнью?
Соков завёл мотор и долго ездил по улицам, останавливаясь перед многочисленными светофорами, медленно стартуя на зелёный свет.
Квартира его находилась в большом кирпичном доме в центре Москвы, почти у самого здания министерства иностранных дел. Поставив машину в гараж, аккуратно всё закрыв на засовы и замки, Соков с тяжёлым сердцем поднимался в лифте, вставлял ключ в дверной замок. Войдя в прихожую, увидел в дверях комнаты разъярённую, как фурия, жену. Ей, конечно, уже позвонили и всё рассказали.
— И ты осмелился ещё прийти? Убирайся к чёртовой матери! Что б духу твоего здесь не было!
Она кричала что-то ещё, но Соков уже повернулся и вышел. Она была права. Кому он теперь нужен? Всю ночь ходил по улицам, прощаясь с Москвой и жизнью столицы. Решение было принято.
Чуть ли не самым первым в это утро он поднялся на двадцать второй этаж министерства, зашёл в свой кабинет, достал из шкафа бутылку коньяка, выпил две рюмки подряд, не закусывая, чтобы опьянеть, и сел писать письмо.